Принц Госплана

Пелевин Виктор Олегович

Другой вход Саша нашёл минут через десять, заглянув за ковёр, висящий в тупике коридора. В одной из плит был чёрный зрачок замочной скважины. Саша сунул туда самый маленький ключ из связки, и открылась крохотная железная дверка, не больше окна пожарного крана. Саша с трудом протиснулся внутрь.

Перед ним был зал с высоким сводчатым потолком; на стенах горели факелы и висели ковры, а в дальнем конце видна была поднятая решётка, за которой начинался полутёмный коридор. В другой стене была тяжёлая металлическая дверь, та самая, в которой не было замочной скважины и через которую Саше полагалось бы войти, сумей он когда-нибудь добраться до этого уровня сам. Он узнал

это место — именно здесь он видел принцессу, когда она иногда появлялась на экране. Но сейчас её не было, как не было ни ковров с подушками, ни пузатых песочных часов, ни дворцовой кошки. Был только голый пол. Зато поднятой решётки в стене Саша раньше не видел — эта часть зала не попадала на экран, когда показывали принцессу. Он пошёл вперёд.

Коридор за решёткой неожиданно кончился банальной деревянной дверью вроде тех, что приводят в коммунальную ванну или сортир, и Саше в душу закралось нехорошее предчувствие. Он потянул дверь на себя.

Комната больше всего напоминала большой пустой чулан. Пахло чем-то затхлым — так пахнет в местах, где хозяева держат нескольких кошек и собирают советские газеты в подшивку. На полу валялся мусор: пустые аптечные флаконы, старый ботинок, сломанная гитара без струн и какие-то бумажные обрывки. Обои в нескольких местах отстали и свисали целыми лоскутами, а окно выходило на близкую — в метре, не больше — кирпичную стену. В средине комнаты стояла принцесса.

Саша долго смотрел на неё, потом несколько раз обошёл вокруг и вдруг сильно залепил по ней ногой. Тогда всё, из чего она состояла, повалилось на пол и распалось — сделанная из сухой тыквы голова с наклеенными глазами и ртом оказалась возле батареи, картонные руки согнулись в рукавах дрянного ситцевого халата, правая нога отпала, а левая повалилась на пол вместе с обтянутым чёрной тканью поясным манекеном на железном шесте, упавшим плашмя, прямо и как-то однозначно, словно застрелившийся политрук. Саша вышел из комнаты и побрёл по коридору назад, но решётка, отделявшая коридор от сводчатого зала, оказалась опущенной. Он вспомнил, что слышал звук её падения через секунду после того, как ударил ногой по манекену, но в тот момент не обратил на это внимания.

Вернувшись, он ещё раз поглядел на пол, на обои и заметил в одном месте контур заклеенной двери. Он подошёл и нажал на неё плечом. Дверь прогнулась, но не открылась; видимо, она была очень тонкой. Тогда Саша отошёл, сжал кулаки и с разгону врезался в неё плечом — с такой силой, что, распахнув её и с хрустом прорвав обои, пронёсся ещё метр или два по воздуху и только потом, споткнувшись обо что-то, полетел на пол, мельком увидев впереди чьи-то плечи, затылок и спинку стула.

— Тише, — сказал Итакин, поворачивая голову от экрана, на котором мерцал высокий сводчатый зал, в центре которого на ковре гладила кошку принцесса. — Бориса Емельяновича растревожишь. Ему сейчас опять в бой. У них сегодня большие потери.

Саша приподнялся на руках и оглянулся — за его спиной поскрипывала раскрытая дверца стенного шкафа, из которой ещё планировали на пол какие-то бумаги.

— Ну и дела, Петя, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Что же это такое?

— Ты про принцессу? — спросил Итакин.

Саша кивнул.

— Это к ней ты и шёл всё время, — сказал Итакин. — Я ж говорю, твою игру раскололи.

— Неужели никто до неё не доходил?

— Почему. Очень многие доходили.

— Так почему они молчали? Чтобы другие тоже… чтобы им не было так обидно?

— Я думаю, не поэтому. Просто когда человек тратит столько времени и сил на дорогу и наконец доходит, он уже не может

увидеть всё таким, как на самом деле… Хотя это тоже не точно. Никакого «самого дела» на самом деле нет. Скажем, он не может позволить себе увидеть.

— А почему тогда я видел?

— Ну, ты просто прошёл по служебной лестнице.

— Но как можно увидеть что-то другое? И потом, я ведь столько раз её видел сам — когда переходишь с уровня на уровень, она иногда появляется на экране и она совсем не такая!

— Я, наверно, не совсем правильно выразился, — сказал Итакин. — Эта игра так устроена, что дойти до принцессы может только нарисованный принц.

— Почему?

— Потому что принцесса тоже нарисована. А нарисовано может быть всё что угодно.

— Но куда деваются те, кто играет? Те, кто управляет принцем?

— Помнишь, как ты вышел на двенадцатый уровень? — спросил Итакин, и кивнул на экран.

— Помню.

— Ты можешь сказать, кто бился головой о стену и прыгал вверх? Ты или принц?

— Конечно, принц, — сказал Саша. — Я и прыгать-то так не умею.

— А где в это время был ты?

Саша открыл было рот, чтобы ответить, и замер.

— Вот туда они и деваются, — сказал Итакин.

Саша сел на стул у стены и долгое время думал.

— Слушай, — сказал он наконец, — кто же там всё-таки на флейте играет?

— А вот этого до сих пор никто не знает.

Саша поглядел на часы и вдруг икнул.

— На углу ещё можно взять, — сказал он, — я сейчас сгоняю. Подождёшь? По стакану, а?

— Мне спешить некуда, — сказал Итакин. — Только тебя назад не пустят.

— Да я быстро, — нажимая «Escape», сказал Саша, — через пятнадцать минут.

На экране застыла картинка: из-под мавританской арки открывался вид на огромный восточный дворец, состоявший из множества башен и башенок, тянущихся к сияющему огромными звёздами небу.

Game paused

Возле углового гастронома шевелилась такая очередь, что Саша понял: взять бутылку будет крайне трудно и, может быть, невозможно вообще. Будь он трезвым, это точно было бы невозможно, но он, как оказалось, выпил достаточно, чтобы через несколько минут броуновского движения по переполненному залу оказаться не так уж далеко от кассы. Со всех сторон напирали и матерились, но скоро Саша сообразил, что кажущийся хаос на самом деле представляет собой упорядоченное движение четырёх очередей, трущихся друг о друга из-за разной скорости. Очередь за портвейном была слева, а та, в которую он попал, — за килькой в томате, той самой, что после открытия банки имеет обыкновение внимательно глядеть на открывшего не меньше чем десятком крошечных блестящих глаз. Сашина очередь двигалась быстрее, чем очередь за портвейном, и он решил преодолеть следующие несколько метров в её составе и только потом перейти в соседнюю. Этот манёвр удался, и Саша оказался между стройотрядовской курткой, на спине которой было выведено загадочное слово «КАТЭК», и коричневым пиджаком, надетым прямо на голое мужское тело лет пятидесяти.

— Ы-ы-ы-ы… — сказал мужик в коричневом пиджаке, когда Саша посмотрел на него, и закатил глаза. Изо рта у него немыслимо воняло; Саша торопливо отвернулся и стал смотреть на стену, где висел треугольный матерчатый вымпел и выпиленная из раскрашенной фанеры голова Ленина.

«Господи, — вдруг подумал он, — а я ведь действительно живу в этом… в этой… Стою пьяный в очереди за портвейном среди всех этих хрюсел — и думаю, что я принц?!»

— Килька кончается! — раздались испуганные голоса в соседней очереди. — Килька!