Принц и нищий (С иллюстрациями)

Твен Марк

Глава XXXII

Коронация

Вернемся назад на несколько часов и займем место в Вестминстерском аббатстве, в четыре часа утра, в достопамятный день коронации. Мы окажемся здесь не одни, ибо хотя на дворе еще ночь, но галереи собора уже освещены факелами и битком набиты народом. Публика просидит здесь часов семь-восемь подряд, лишь бы увидеть зрелище, которое едва ли можно надеяться увидеть два раза в жизни, а именно коронацию короля. Лондон и Вестминстер поднялись на ноги с трех часов ночи, с первым пушечным залпом, и богатые, но не знатные граждане уже толпятся у входов в галереи, за огромные деньги добиваясь мест, предназначенных для людей их звания.

Время

тянется томительно долго. Суматоха мало-помалу стихает, потому что все галереи уже переполнены. Теперь мы можем сидеть и наблюдать без помехи. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, из полумрака, царящего в соборе, выступают галереи и балконы, битком набитые публикой; другие заслонены от глаз колоннами и выступами. Нам видна вся огромная северная галерея – покамест пустая в ожидании привилегированной публики. Мы можем также видеть широкую эстраду, затянутую богатыми тканями. На этой эстраде, посередине, стоит трон на возвышении в четыре ступени. В сиденье трона вделана большая плита неотесанного камня. Много поколений шотландских королей короновалось на этом камне; время освятило его, так что теперь на нем коронуются английские короли. Весь трон и его подножие затянуты золотою парчой.

В соборе царит тишина, факелы тускло мерцают, время ползет черепашьим шагом. Но вот наконец и заря; факелы погасили, и бледный утренний свет наполняет пространство. Теперь можно уже различить все очертания величественного здания, но при свете наступившего облачного дня они кажутся смутными, как будто подернутыми дымкой.

Бьет семь часов, и это сонное однообразие в первый раз прерывается: приезжает первая знатная леди и появляется в северной галерее; богатством наряда она может поспорить с самим Соломоном. Царедворец, весь в бархате и шелке, провожает ее к ее месту, а за ним идет другой джентльмен – двойник первого по костюму; он несет длинный шлейф знатной леди и, когда она садится на свое место, укладывает шлейф ей на колени; затем ставит ей под ноги скамеечку и кладет ее коронку так, чтобы она была у нее под рукой, когда настанет минута одновременного возложения корон на головы знатных особ.

Вслед за первою леди являются вторая и третья – целая вереница блистательных дам; нарядные царедворцы снуют и мелькают, рассаживая их по местам и прилагая все старания, чтобы устроить их поудобнее. Повсюду жизнь и движение, повсюду яркие краски. Но мало-помалу суматоха стихает, и воцаряется прежняя тишина. Вся знать уже съехалась, все дамы сидят по местам, – огромный пестрый цветник, усеянный бриллиантами, как Млечный путь – звездами. Тут перед вами все возрасты: есть вдовы – старухи, сморщенные, желтые и седые как лунь, – чуть не столетние, которые помнят коронацию Ричарда III и те смутные, давно забытые времена; есть и красивые пожилые дамы, и прелестные молоденькие женщины; есть и хорошенькие девушки с блестящими глазками и свежими щечками; легко может статься, что они даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок, когда придет великая минута: для них это дело новое, и справиться с волнением им будет нелегко. Впрочем, нет, – мы шутим, – этого не может случиться, ибо у всех этих дам прическа нарочно устроена таким образом, чтобы можно было по первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронку на надлежащее место.

Мы уже видели, что блестящие ряды знатных леди усыпаны бриллиантами, и могли оценить это волшебное зрелище. Но сейчас мы увидим нечто еще более изумительное. Часов около девяти из туч проглядывает яркое солнышко, и ослепительный луч, ворвавшись в окна, тихо скользит по рядам разодетых леди. Бриллианты и самоцветные камни загораются всеми цветами радуги. Мы вздрагиваем от неожиданности, как от электрического удара: трепет восторга пробегает по нашим жилам.

Вот появляются

иностранные послы со своими блестящими свитами, и в их числе один посол откуда-то с Востока. Луч солнца скользя задевает его… У зрителей останавливается дыхание – так ослепителен блеск, который он разливает вокруг: с ног до головы он весь осыпан драгоценными камнями и при малейшем его движении от него рассыпается целый дождь сверкающих искр.

Но перейдем к форме прошедшего времени для большего удобства. Прошел час, два часа, два с половиной. Наконец первый пушечный залп и громкие крики народа возвестили, что король с процессией прибыли. Каждый знал, что придется подождать, так как короля надлежало облачить для торжественной церемонии; но все знали также, что это время пройдет незаметно в созерцании интересного зрелища – торжественного выхода пэров в парадных костюмах. Пэров рассадили по местам с подобающим церемониалом и подле каждого положили его корону. Публика на галереях следила за этой процедурой с живейшим интересом, ибо многие в первый раз в жизни видели всех этих герцогов, графов и баронов, чьи имена были известны в истории пятьсот лет тому назад. Когда все уселись, с галереи открылось поистине невиданное зрелище, которое кто видел раз, то уже не забудет никогда.

Теперь на сцене появилось высшее духовенство в полном облачении и в митрах, с многочисленным причтом в хвосте; один за другим они вошли на эстраду и заняли места; за ними вошел лорд-протектор с другими приближенными вельможами и, наконец, отряд лейб-гвардейцев в стальных латах.

Наступила минута напряженного ожидания; затем, по данному сигналу, музыканты заиграли торжественный гимн; в дверях показался Том Канти, в длинной мантии из золотой парчи, и поднялся на эстраду. Все встали, как один человек, и начался обряд коронования.

Благородные звуки неслись, разливаясь роскошной волной под сводами собора, и вот Тома Канти торжественно усадили на трон. Старинные обряды совершались своим чередом, величественные и торжественные; зрители с благоговением смотрели и слушали, и чем ближе церемония подходила к концу, тем бледней и бледней становился Том Канти, тем больней укоры совести грызли его наболевшее сердце, тем тяжелей становилось у него на душе.

Но вот наконец наступил и последний акт священной церемонии. Архиепископ Кентерберийский взял с подушки английскую корону и поднял ее над головой трепещущего мнимого короля. В тот же миг вся северная галерея вспыхнула пестрой радугой: все огромное собрание знати, как по команде, приподняло над головами свои короны и замерло в этой позе.

Наступила глубокая тишина. В эту торжественную минуту на сцене появился новый актер. Поглощенные церемонией зрители заметили его только тогда, когда он уже вступил в главный придел. Это был мальчик в грубых плебейских лохмотьях, в рваных башмаках, с непокрытой головой. Жестом, полным величия, плохо вязавшимся с его наружностью оборванца, он поднял руку и торжественно произнес:

– Я запрещаю возлагать корону Англии на эту вероломную голову. Король – не он, а я!

В один миг несколько рук протянулось, чтобы схватить оборванца, но Том Канти в своем королевском одеянии бросился вперед и крикнул громким голосом:

– Назад! Не троньте его! Он в самом деле король.

Изумление, граничащее с паникой, охватило собрание: большинство вскочило с мест, с недоумением переглядываясь или уставившись оторопело на действующих лиц этой сцены; никто не понимал, во сне или наяву он все это видит. В первую минуту лорд-протектор оторопел не менее других, но сейчас же оправился и закричал повелительным голосом:

– Не слушайте короля! Его Величество опять занемог. Схватите бродягу!

Многие бросились исполнять приказание, но мнимый король топнул ногой и прокричал: