Принц и танцовщица
Шрифт:
И казалось им, нет ничего краше и этого моря, и этих каменных нагромождений, и этих белых парусов, белыми птицами скользящих по зеленой, как жидкий малахит, зыби. Казалось это им, во-первых, потому, что это было действительно прекрасно, а еще и потому, что они полюбили друг друга. Полюбили незаметно для самих себя еще в Париже. Но там чувство намечалось и крепло не так четко и ясно, как здесь. Там они встречались только в цирке, а потом становился между ними поглощавший их исполинский хаотический город. Здесь их ничто не разделяло, и они определеннее, скорее взаимно пошли навстречу.
И то, что назревало между ними
В самом деле, разве не одинакова судьба их — наследного принца экзотической Дистрии и русской княжны, и разве не одинаково опустошающий самум развеял без остатка все близкое, все дорогое, заветное.
Революция выбила их из колеи, сделав бездомными скитальцами, она же бросила их на арену в борьбе за существование, и она же сблизила их.
Разбираясь в своем чувстве, Язон убеждался, что он впервые полюбил по-настоящему. Будь он тем, кем был еще недавно, связанный положением и этикетом, он не мог бы так свободно и так всецело отдаться этому чувству.
Деревянный цирк с брезентным шапито — конусообразным куполом — с первого же дня завоевал симпатии курортной публики. И достаточно было пойти на премьеру нескольким самым знатным, самым титулованным лицам, как вслед за ними потянулись многие, уже не только самого зрелища ради, а из снобизма. Ходить в цирк считалось для отдыхавшей в Сан-Себастиане испанской и французской знатй хорошим тоном. Конечно, центр тяжести этого внимания был не в программе, пусть самой даже отмытой, первоклассной, а в том, что, пожалуй, еще нигде, никогда не было ни в одной цирковой труппе двух принцев крови, княжны древнего, очень древнего рода и кавказского горца, предки которого в десятках поколениях были такими же воинственными наездниками мужественно-сурового вида, как и он сам. В этом любопытстве не было ничего оскорбительного для титулованных артистов. А после того как присутствовавший на одном спектакле испанский король, пройдя в антракт за кулисы вместе со своим адъютантом, несколько минут дружески беседовал с Язоном, после этого весь «фешенебельный», по выражению Цера, Сан-Себастиан взапуски бросился знакомиться с бывшим престолонаследником Дистрии. Но Язон избегал, по мере возможности, этих новых знакомств. Зачем? Разве не хорошо ему было в своей семье и разве не было для него «всем» общество королевы пластических поз, с ее классическим профилем и светлыми прекрасными глазами?
Медея, так стремившаяся в Сан-Себастиан, была взбешена тем, что увидела.
— Здесь его фонды поднялись еще больше, чем в Париже, — говорила она Мекси таким тоном, как будто он, Мекси, был виноват, что фонды Язона поднялись.
Мекси успокаивал ее:
— Погодите, погодите. Немного терпения, и мы устроим ему такую штуку, будете довольны даже вы, ничем никогда не довольная.
— Хотела бы увидеть, — скептически отнеслась Медея к этому обещанию.
—
— Да, мой друг, но не подумайте, что я ограничусь одним только Язоном. Я хочу заняться и этой королевой пластических поз, с которой он разыгрывает аркадскую идиллию наподобие пастуха и пастушки. Я сумею отравить ей, им обоим, это безоблачное аркадское настроение.
— Медея, можно подумать, вы ревнуете!
— Кто, я? Ха-ха, сударь, вы плохо знаете Медею Фанарет. Я, ревновать? — и, упершись в бока, подняв голову и сделав презрительную гримасу, с особенной кафешантанной манерой топнула ногой. — Я, ревновать? Никогда! Слышите? — и она помахала пальцем в горизонтальном направлении у самого банкирского носа.
Отодвинувшись, банкир сказал:
— Коль дело коснулось женщины, расправляйтесь сами. Я в этом вам не помощник. Я взял на себя принца, но здесь — умываю руки.
— Скажите, — какой джентльмен!
— Я всегда был джентльменом, всегда! — наставительно подчеркнул Мекси.
Медея рассмеялась, имея, очевидно, какие-нибудь основания усомниться в джентльменстве дистрийского волшебника.
10. СЧАСТЬЕ АРОНА ЦЕРА
Мекси приказал Арону действовать самым решительным образом.
Цер, желая угодить своему патрону, выпалил:
— Знаете, его можно убить! Совсем убить!
— Церини, вы с ума сошли.
— Наоборот, у меня очень свежая голова, потому я и говорю. Здесь есть люди с такими ножами, — Цер отмерил своими ладонями самое скромное полметра в длину, — эти ножи раскрываются с таким шумом, как если бы целое стадо голубей взяло и улетело. Шум такой, фррр… Даже страшно. Если такой испанец раскрывает свой нож в десяти шагах, то делается уже страшно. Я теперь не посещаю кварталов, где эти люди с такими ножами. Мне так и кажется…
— Да замолчите вы, несносный болтун. Ряд мелких уколов чаще сильнее действует, чем смерть, особенно же на тех, кто самолюбив.
— Довольно!.. Церини понимает с полуслова. Так я уже перехватил вашу идею… Я уже на всякий случай подружился… Он из цирка. Называется очень громко: шталмейстер, а выговаривается «конюх»… Мы с ним выпили бутылочку вина. Этот конюх говорит, если надо сделать что-нибудь принцу, он берет на себя. Он сделает! Если, если ему немножечко заплатить, и то вперед. Деньги на бочку. У него даже есть готовый трюк, но он держит его в секрете. Если патрон мне даст «карт-бланш», то я ручаюсь за успех. Скоро будет новое парадное представление, и опять будет присутствовать на нем сам король испанский. А ведь вы знаете, что король испанский в приятельских отношениях с «нашим другом» Язоном. Так вот, хорошо его оскандалить во время этого самого гала-представления. Разумеется, не короля, а Язона.
Но пока Цер собирался «оскандалить» наездника высшей школы во время гала-представления, он сам, Арон Цер, был весьма оскандален и сконфужен.
Медея с первых дней в Сан-Себастиане поручила ему следить за княжной и принцем. Это была злая прихоть танцовщицы. Пусть он, мол, преследует их по пятам. Они вдоль берега, и Цер за ними, они сядут на камнях, и Цер устроится где-нибудь, хотя и на приличной дистанции, но все же на виду.
Цера хватило только всего-навсего на одну слежку. А на дальнейшее — закаялся.