Принц Николас
Шрифт:
Затем в одно движение я поднимаю его тарелку и впечатываю яблочный пирог в его тупую, смазливую мордашку.
– Поцелуй это, мудак.
Я выпрямляюсь и кладу чек на стол.
– Ваш счет, деньги оставьте на столе. Дверь там, используйте ее, прежде чем я вернусь обратно с бейсбольной битой и покажу вам, почему меня называют Малышка Рут [11] .
Я не оглядываюсь, когда иду в сторону кухни, но я слышу бормотание:
– Вкусный пирог.
И если я не знала этого раньше, теперь я точно уверена: мужики –
11
Ruthette – прозвище дано в честь известного американского бейсболиста-рекордсмена Джорджа Хермана «Бейб» Рута младшего.
4
Николас
В замке Анторп есть стена, на которой представлены виды оружия, используемые королевской семьей на протяжении веков. Мечи, сабли, кинжалы, на некоторых даже сохранилась кровь. Одним из таких оружий является цеп, многие знают его как шар и цепь, дубинка в два фута с цепью и прицепленным к ней шаром с шипами. Эта громоздкая булава, очень редко использовавшаяся в бою из-за опасности, которую она представляет не только для владельца, но и для окружающих, была нашей гордостью. Когда ее использовали, она приносила смертельный ущерб, шипы пробивали доспехи врага, врезаясь в грудь и разбивая черепа.
Цеп – это первое о чем я думаю, когда продираю свои глаза, потому что чувствую себя так, будто один такой прилетел мне в голову. Яркий луч света проникает сквозь жалюзи в темную комнату, вызывая агонию в моих глазах. Я начинаю стонать, и в следующий момент дверь открывается, и затемненный силуэт Саймона вваливается из зала.
– Ты жив? Некоторое время я был не уверен.
– Спасибо за беспокойство, – выговариваю я.
Очень громко. Даже тихие слова раздаются в моей голове подобно шрапнели. Я пытаюсь снова, в этот раз мягче.
– Какого черта, ты позволил мне напиться прошлой ночью?
Саймон безжалостно смеется.
– Позволил? Да ты нажираешься с момента попойки в The Horny Goat. Водка безо льда. Варвар.
Никогда снова. Клянусь своей печенью, если она выдержит, я стану добрее, умнее с этого момента.
И тут я вспоминаю мероприятие вчера вечером по сбору средств для поддержки королевской благотворительности.
– Вел ли я себя по-идиотски на вчерашнем вечере?
– Нет, ты был очень сдержан. Тих и отчужден. Я оказался единственным, кто мог по тебе сказать, что ты был счастливчиком, потому что все еще стоял.
Отлично. По крайней мере, не придется волноваться об этом.
Я тру виски.
– Прошлой ночью мне приснился странный сон.
– Летающие розовые слоники и Фергус в балетной пачке? Это всегда меня беспокоило.
Я смеюсь – не самая умная вещь: боль отражается в моих костях.
– Нет, – говорю ему тихо. – Мне приснилась мама.
– Ох?
– Она… ругала меня. Она была очень раздражена. Она даже дергала меня за волосы на затылке. Помнишь, как она делала это, когда мы плохо себя вели на публике?
– Я помню, – голос Саймона пронизан ностальгией. – Пока Генри не испортил для нее все перед прессой, когда закричал: «Ох, зачем ты таскаешь меня за волосы,
Несмотря на дискомфорт, я снова смеюсь.
– Почему она ругала тебя? Ты знаешь?
– Она сказала… она сказала, я заставил ангела плакать, – я закрываю рукой лицо от света.
– Ну, она выглядела как ангел, и ее пироги – райские. Я не видел слез, но ты наверняка обидел ее.
Я убираю руку и сажусь.
– О чем ты?
– Официантка, – объясняет Саймон. – Из кофейни, в которую мы зашли после того, как ты вытащил меня в город, потому что хотел прогуляться без вспышек камер и фанаток. Разве ты не помнишь?
Картинки вспыхивают в моей голове. Я останавливаюсь на одной – звук опечаленных вздохов, темно-голубые глаза цвета неба в сумерках, сражающиеся со слезами.
– Это… это было реально?
– Да, ты задница, это было реально. Ты предложил ей двадцать тысяч долларов за шуры-муры. Она тебе отказала. Умная девочка.
Я пробегаю пальцами по подбородку, чувствуя сухую крошку и гранулы сахара. Сладкий вкус яблок задерживается на моем языке. И все разом возвращается ко мне, каждое слово.
– Черт возьми, эта история уже в газетах?
Я даже могу увидеть заголовок:
«ЖАЛКИЙ ПРИНЦ ПОКОРЯЕТ НЬЮ-ЙОРК».
– Нет. Ни слова, – Саймон проверяет свои часы. – Сейчас половина третьего дня, поэтому, скорее всего, ты в безопасности. Если бы птичка начала петь, я думаю, это бы уже просочилось.
– Это облегчение, я думаю.
И все же… то ли это сон, то ли мое поведение, сожаление поднимается вокруг меня, словно пар. Оно просачивается внутрь с каждым вздохом, цепляясь за легкие.
– Снег все еще продолжает идти. Адский шторм. Поэтому ты можешь спокойно отсыпаться; сегодня мы никуда не поедем.
– Отличная идея, – шучу я, уже засыпая, с мыслями о вкусных сочных губах и темных волосах.
Рано утром следующего дня я чувствую себя человеком, но все еще с туманом в голове. У меня встреча за городом с руководителями военной благотворительной организации, и мы должны закончить ее до захода солнца. Чем раньше мы приедем на место, тем менее вероятно, что там будет толпа, приветствующая нас. К счастью, этот отвратительный снег наконец закончился, и если есть одна вещь, за которую я ценю этот город, – это то, что, несмотря ни на какую катастрофу, он продолжает работать. Хоть дороги и сносные, Логан меняет лимузин на внедорожник. На заднем сиденье я расправляю свой галстук и поправляю запонки, когда Саймон говорит о том, что не против бы выпить чая и съесть кусочек – или два – пирога.
Я искал повод, чтобы вернуться, не то чтобы мне нужно было оправдание. Потому что не могу перестать думать о хорошенькой официантке и как я себя с ней вел. После моего кивка Саймон дает Логану направление, и спустя несколько минут мы подъезжаем к главному входу «Амелии». Фонарь все еще горит, а улицы пусты, но дверь открыта, поэтому мы вошли внутрь, дверной колокольчик прозвенел над нашими головами.
Здесь тихо. Я не сажусь, а стою посередине зала среди столов.
– Мы закрыты, – говорит девушка, выходя через дверь. И тут ее голова дергается, когда она останавливается. – О, это ты.