Принц вечности

Ахманов Михаил Сергеевич

– Ты нам не доверяешь? – атлиец принял оскорбленный вид.

Дженнак рассмеялся:

– Ты призываешь меня к доверию или к благоразумию, светлорожденный? Эти понятия несовместимы… Ты хочешь сварить сегодня и горький, и сладкий плоды? Ну, так поведай мне что-нибудь насчет горького… Какими словами будет изложен сей договор? Ты их уже придумал? Или готов согласиться с тем, что скажу я? А я скажу так: четыре Книги входят в свод кинара, завещанный богами людям, и не должны они искать пятую – ибо, если бы желали боги, то включили бы ее в Чилам Баль еще на заре веков.

И потому мы, владыки Коатля и Арсоланы, Мейтассы и Одиссара, утверждаем: не будет никто из нас искать Скрижаль Пророчеств, а будет ждать с терпением, когда явится она миру… – Дженнак расправил плечи и принял позу решения. – Ну, почтенные ир'т-шочи-та-балам, вы готовы подвесить свои символы над этими словами?

Лицо Тегунче помрачнело, и он вновь бросил осторожный взгляд на Оро'сихе. Не приходилось сомневаться, что родич Ах-Ширата подвесил бы хоть сотню знаков над сказанным, но союзники его не приложат к такому договору ни перышка, ни шерстинки, ни копыта от своих быков. Оба они сидели на своей половине ковра, белоснежно-серебристой, как крылья искупавшегося в утренних росах лебедя, и молчали; молчал и Тегунче на своей черной половине. Теперь, как казалось Дженнаку, он постиг смысл сего разделения: одни речи Тегунче были речами атлийцев и тасситов, другие же доносились лишь из Страны Дымящихся Гор.

Раз нет согласия меж союзниками, то нет и союза, подумал он. С другой стороны, вчера Оро'минга сказал, что оба повелителя не будут ловить дым над костром и туман Над водами… Оба! Значит, они пришли к единому решению, и Тегунче сейчас играет, подбрасывая слова, как стерженьки фасита, и надеясь поймать палочку попестрей… Ну, в таких играх Дженнак тоже не был новичком.

Атлийский посланец принял позу раздумья: спина чуть согнута, ладони лежат на коленях, голова опущена.

– Не будем торопиться, – произнес он. – Слова твои ясны, однако мы хотели бы обсудить их… обсудить каждое, и все вместе. Ты ведь знаешь, что горький плод готовят с осторожностью, иначе недолго и отравиться.

– Когда же твое варево поспеет? Я полагаю, не сегодня?

Тегунче задумчиво нахмурился.

– Нет, не сегодня… еще не сегодня, если ты настаиваешь на своих словах. Быть может, в День Пчелы?.. Или Камня либо Глины?

– Тогда и говорит будем в День Пчелы… Или Камня либо Глины. – Дженнак скопировал нарочито неуверенную интонацию Тегунче. – Я не спешу. Время идет, и с каждым днем Очаг Одисса становится сильнее. Уверен, что брат мой Джиллор уже послал накомов ко всем границам… уверен, что не забыл он отправить флот в Бритайю за моими воинами… Не поспеют они к месяцу Войны, придут в месяц Дележа Добычи! И мы ее поделим! – Глаза Дженнака грозно сверкнули. – Поделим! Так что я не спешу. Торопливый койот бегает с пустым брюхом.

– Однако… – начал встревоженный Тегунче, но тут Оро'минга прервал его, вскочив и сделав жест угрозы.

– Я знаю, почему ты не спешишь! Знаю, плевок Одисса! Бычье дерьмо! Холощеный тапир! Крыса из сераннских болот!

– Харра! – взревели тасситские воины за спиной Оро'минга. Тегунче поджал губы, Чичен-те побледнел

и заворочался, пытаясь что-то сказать и звеня своими браслетами, и даже Кутум-Тиа с неодобрением покачал головой. Но Оро'сихе, отец Оро'минги, оставался спокойным и глядел в пол с прежней мрачностью.

Дженнак поднял руку в знак того, что хочет говорить:

– Думаешь, желаю я укрыться за переговорами? Думаешь, боюсь встречи с тобой? – Он сделал паузу, глядя в искаженное гневом лицо Оро'минги. – Так пусть слышат все: на завтрашний день, День Керравао, я слагаю полномочия посланца! Завтра я лишь Дженнак, светлорожденный из Дома Одисса, и белые перья вождя сменю я алым воинским убором! Хайя! Я сказал!

Чичен-те но-Ханома Цевара приподнялся с подушки, отирая пот с высокого плоского лба.

– Помилуйте, ир'т-шочи-та-балам! Перед вами символ мира! Здесь место совета, а не ссор! Священное место! В дни предков моих звучали здесь мудрые речи, звучали резкие слова, случались и споры, но никогда в этих стенах не слышали оскорблений!

– Что поделаешь, достопочтенный, – сказал Дженнак, – времена меняются, и вместо мудрых слов слышим мы боевой тасситский клич, а споры превратились в брань и пустую болтовню. Да, времена меняются! Но кое-что остается неизменным: кровь и жизнь, которыми платят за поношение. – Он снял свой убор из белых перьев, скрепленных серебряным соколом, и повернулся к Оро'сихе: – Боюсь, светлый тар, в День Пчелы нас будет меньше. Не слишком ли просторным окажется твой ковер?

– Все в руках Шестерых, – вымолвил посланец Одо'аты, встал и направился к выходу. Тегунче и Кутум-Тиа шли за ним, дальше шагали их воины, цоланский правитель со своими людьми, а также Ирасса, Уртшига и Амад. Певец обернулся, посмотрел на две высокие фигуры в пространстве между колонн и что-то беззвучно зашептал – похоже, первые строки нового сказания. О великом цоланском храме, о совете светло-рожденных, о благородном Дженнаке и тасситском воителе, бросившем ему вызов… Но эта история еще не имела конца.

Зал Сорока Колонн опустел; все оставили его, понимая, что двум соперникам есть что сказать друг другу. Оро'минга небрежно потянулся; могучие мышцы заиграли на его смуглых руках, заплясали свисавшие с плеч бычьи хвосты, дрогнуло ожерелье с фигуркой ворона из темного дерева на белой шерстяной перевязи. Дженнак ждал молча, прижимая к бедру свой соколиный убор.

– Топоры? – наконец произнес тассит.

– Пусть будут топоры.

– У тебя есть свой?

– Нет.

Оро'минга презрительно хмыкнул:

– Пришлю тебе вечером… На бедность!

– Надеюсь, не с надломанной рукоятью? – отпарировал Дженнак.

– Рукоять из вашего одиссарского дуба. Скоро он будет нашим!

– Когда быки станут нестись черепашьими яйцами.

Тассит вздернул голову, но, видно, догадался, что в словесном поединке ему не победить.

– Время – на восходе солнца? – пробормотал он. – Как договаривались, до утренней трапезы?

– Да. Но не ближе пятидесяти полетов стрелы от города. Согласно слову халач-виника. Он наш хозяин.