Принц Вианы
Шрифт:
Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще «мин херц» обзывать будет.
Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петтингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.
Под юбками у моей пассии были суконные чулки, похожие на шоссы со смешными
Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен своей «ступенькой», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне «любоваться рассветом».
На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.
Охотно исполнив ритуал «французской любви», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут «наваррской», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи и что она была разбужена так же безжалостно, как и я. Но нисколько об этом не жалеет.
Это как раз я давно заметил: женщина считает правильным все, на что решилась.
И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас с ней не останется нравственности.
Встреча рассвета неожиданно закончилась в замковой капелле, где патер Дени отслужил нам мессу Прощения, согласно которой у всего нашего отряда на будущее образовалось сорок дней индульгенции [98] .
Такое известие всех моих людей настроило на благостный лад. Прошлые грехи простили вчера, сегодня простили будущие — как не радоваться верующему человеку… Тем более что все задарма. Платил за всех дон Саншо, оставив на алтаре жертву в дюжину турских денье [99] .
98
Индульгенция– в католической церкви: освобождение от временной кары за грехи. Вопреки распространенному заблуждению, индульгенция не имеет никакого отношения к отпущению грехов, которое дается только в таинстве исповеди. Отпущение временной кары христианин получает через действие Церкви из сокровищницы заслуг Христа и святых. Индульгенция может быть частичной или полной, в зависимости от того, освобождает ли она частично или полностью от временной кары за грехи. Каждый верующий может получать индульгенции как для себя, так и за умерших. Злоупотребление – продажа письменных индульгенций за деньги. В 1567 г. папа Пий V запретил любое предоставление индульгенций, включающее какие-либо денежные расчеты, но было поздно – Реформация уже началась.
99
Денье( фр.denier от лат.denarius – денарий) – средневековое подражание римскому денарию. Разменная французская монета, которая ходила в обращении во всей Западной Европе. Серебряная монета, в которой от 1/3 до 1/2 меди, общий вес 1,3 г. Самая мелкая монета 1 обол = 1/2 денье. 12 денье = 1 грош (гро, су). 20 денье = 1 солиду. 1 ливр = 240 денье = 1/4 луидора. В XIV в. появилась монета достоинством 3 денье – лиард. Английский пенни – подражание денье.
После церковной службы осталось нам только позавтракать, собраться — и в путь. Однако торжественные наши проводы
На совете командиров, состоявшемся после завтрака в моих покоях, при обсуждении движения отряда от замка до реки я категорически отказался от носилок, напирая на то, что чувствую себя вполне сносно.
— Меня уже не тошнит и головокружения стали редки, — выдал я свои аргументы. — Тем более что носилки сильно тормозят движение всего отряда. Отлежусь потом на барке, если что.
Меня пытались отговорить.
Я упрямился.
Слово за слово.
Фразой по столу.
И с каждым новым предложением поднимался тон и накал дискуссии. А я еще злой и не выспавшийся.
Под конец орали друг на друга в моей спальне так, что гобелен на стене трясся.
Точнее, орали только я и дон Саншо.
Шевалье со сьером голоса повышать на меня не смели, но шипели аспидами, а не говорили. И все в заботе о моем драгоценном здоровье.
Сержант не позволял себе ни повышать на меня голос, ни шипеть со злобной интонацией. Он доставал меня спокойными резонами заботливой бабушки, которая кутает внука, потому что на улице уже минус… Минус два. Или столько же в плюс. В общем, несущественная температура для того, кого кутают. «Собирала на разбой бабушка пирата…»
— Мы приведем доктора, и пусть он решает — можно тебе ехать в седле или нет, — наконец произнес дон Саншо, как мне показалось, окончательно выдохнувшись.
— Спасибо, брат, ты уже приводил мне доктора, который даже руки не моет, — съехидничал я в ответ, — в итоге обошлись цирюльником.
— Да дались тебе его руки! — снова взорвался дон Саншо.
— Грязные руки в ране — это серьезно, — наставительно сказал я. — Это ведет к гарантированной gangrene.
— К чему? — переспросил сержант.
— К Антонову огню, — пояснил я.
— В конце концов, это твое здоровье, — вдруг сдался кантабрийский инфант.
Остальные командиры воздержались от каких-либо комментариев.
Однако на этом скандал — вернее, его последствия — не кончился.
Я вдруг обнаружил, что становлюсь эгоцентриком, как нормальный подросток. И все выверенные линии поведения, которые выстраивает старик, с легкостью сметаются спонтанным гормональным штормом юнца. В принципе, мне бы еще вылежаться — по-доброму недельку как минимум, но вот шило в заднице не дает мне спокойно лежать. Оттого и скандалю: чтобы по-моему было. Я окрестности осматривать желаю, а не в небо с носилок пялиться. В то же время понимаю, что дольше в замке оставаться не следует — недалеко до греха. Девочка первая не сможет удержать девственность в своем сосредоточии чести. А это будет тяжкое оскорбление гостеприимства. У нас совсем не та ситуация, чтобы врагов плодить.
Выскочил в коридор, а там слуг человек пять в разные стороны сразу порскнуло от моей двери. Я и дуэнью своей пассии в этой толпе углядел, как она, высоко подобрав юбки, быстро перебирала ногами в красных чулках по коридору в сторону башни. Только ударял в потолок стук от ее деревянных сабо.
Когда я вышел на свежий воздух, как раз во двор замка въезжали старший лучник сьера Вото и баронский слуга, верхами на мокрых лошадях. Они с утра самого наладились в разведку: проверить дорогу до реки и барку для нас в аренду разыскать. Видно, вечерней разведкой все же сержант был недоволен.
По моему повелительному жесту стрелок соскочил с коня и встал передо мной на одно колено. Повод его коня тут же принял баронский слуга.
— Встань, — приказал я.
Воин повиновался.
— Докладывай.
— Ваше высочество, барку арендовать удалось до самого Нанта, хоть и лишний час проторговались с хозяином. Только вот на борт можно взять всего двадцать четыре коня — больше в трюм не влезет.
— А люди?
— Люди поместятся все, и даже еще место останется.