Принц

Райз Тиффани

– Если ты считаешь, что так будет лучше.

– Считаю, - соврал он, не смотря в глаза Сорену.

Он поднял взгляд и увидел, что Сорен смотрит на дверь часовни, глядя на нее будто на врага, который должен быть побежден.

– Ты не хочешь идти к ней.

– Нет, - ответил Сорен.
– Я хочу остаться с тобой.

– Тогда останься со мной. Останься навсегда.

Сорен снова прижался к его губам и поцеловал его глубоким, медленным поцелуем, поцелуем чистого господства. Он завершил поцелуй и выпрямился во весь рост. Кингсли никогда не видел его более привлекательным и более несчастным.

– Вот почему я женился на ней, Кингсли.

Чтобы я смог это сделать.

Поцелуй все еще обжигал губы Кингсли, момент все еще висел в воздухе, словно финальная нота фортепианной сонаты.

Сорен отвернулся и сделал один шаг, но остановился, развернулся и резко прижал Кингсли к стене часовни. Первый поцелуй был своего рода извинением от Сорена, второй - объяснение. Но этот поцелуй, третий и последний, был нападением. Кингсли позволил Сорену прикусить его губы, вонзить пальцы в его горло...

– Пощады...
– прошептал Кингсли под зубами Сорена. Сорен немедля остановился.

– Просишь пощады? Или благодаришь?
– спросил он. (Прим. merci (фр. «спасибо»),меrcy (англ. «пощады!»))

Кингсли поднял руку и вытер кровь с губ.

– Разве это имеет значение?

Сорен покачал головой.

– Нет.

Сорен оторвался от Кингсли и ушел в самую длинную ночь в году. Конечно, так или иначе Мари-Лаура поймет, даже если Сорен не расскажет о себе. Так было лучше для всех. Деньги означали свободу - свободу делать все, что они пожелают. Для Кингсли и Сорена они значили, что молодые люди могли быть вместе, не боясь, что подумают другие. Для Мари-Лауры... Кингсли не знал, что они будут значить для Мари-Лауры, но определенно что-то между тонким, как любовь и материальным, как деньги, она могла выбрать позже.

Да... конечно она поймет...

Bien s^ur.

Но она не поняла.

***

Кингсли стоял с Мари-Лаурой в крошечной кухне в гостевых покоях, которые они заняли с Сореном. Святые отцы Святого Игнатия пообещали, что она может остаться до конца учебного года, пока Сорен будет заканчивать первый год обучения. Насколько студенты боялись Сорена, настолько священники любили его. Кингсли знал, что отец Генри сделает что угодно, чтобы удержать Сорена в школе Святого Игнатия, даже усыновит его, если потребуется. И Мари-Лаура нашла себе применение. Она пытала мальчишек французским, помогала отцу Альдо готовить на всех. Девушка каждый день работала в библиотеке, расставляя книги и подбадривая мальчиков продолжать работать, продолжать учиться, продолжать читать. Вскоре она стала идеальной женой учителя. И все же...

– Я не понимаю. Я думала, он любит меня, - сказала Мари-Лаура Кингсли, пока осторожно расставляла кружки в шкафчик.

Кингсли услышал в ее голосе страдание, печаль.

– Что такое? Вы поругались?

Он старался выразить в голосе любопытство и легкость. Он ненавидел себя за то, что испытывал легкость от ее боли. Но мысли о том, как Мари-Лаура спит в одной постели с Сореном каждую ночь вызывали у Кингсли приступы ревности. Это он должен быть в постели с Сореном, а не она. Он жаждал их ночей в эрмитаже, засыпать и просыпаться рядом с телом Сорена.

– Non, мы не поругались. Я ругаюсь. Он слушает. Я могла бы просто выцарапать ему глаза, а он будет просто сидеть и слушать.
– Она покачала головой, и слезы начали катиться по ее щекам. Кингсли встал и положил руку ей на плечо. Он ничего не говорил, только ждал.
– Кингсли, он не прикасается ко мне. Никогда. Ни разу. Ни в нашу брачную ночь,

ни до, ни после. Никогда.

Кингсли мог заплакать от облегчения. Он боялся, что Сорен, как и любой другой мужчина, повстречавший Мари-Лауру, поддастся ее красоте.

– Он сложный.
– Совесть грызла Кингсли.
– Попроси его объяснить, почему он не хочет быть с тобой... может, тогда ты поймешь.

– Я не хочу понимать.
– Она поставила кружку с таким грохотом, что та разбилась о столешницу.
– Я хочу, чтобы мой муж прикасался ко мне.

Мари-Лаура сползла на пол, и ее хрупкое тело содрогнулось от волны постигшей ее печали. Кингсли опустился на колени рядом с ней и крепко обнял сестру.

– Прости...

Он не знал, что еще сказать. Что еще он мог сказать? Как сильно он любил Сорена, он все же не мог видеть, как несчастна его сестра. Они должны рассказать ей… или как-то показать.

– В чем дело?
– прошептала Мари-Лаура. – Что со мной не так?

– Ничего. Абсолютно ничего.
– Кингсли поднял ее заплаканное лицо и улыбнулся ей.
– С тобой все в порядке. Это он. Обещаю, это он.

– Есть...
– она сделала паузу, чтобы подавить рыдание.
– Есть кто-то еще?

Кингсли слегка напрягся. Что ему ответить на это? Он должен рассказать ей о Сорене. Но он не мог. Сорен сказал, что объяснит ей, когда настанет момент. Как сильно Кингсли любил свою сестру, так же он был предан Сорену с той ночи в лесу.

– Кингсли...
– Мари-Лаура прижалась ладонями к его лицу и смотрела на него с еще большей темнотой и решимостью, чем его младшая сестра, по его представлениям, была способна. Каким-то образом она ощутила, как его трясет от страха, страха, что он расскажет без разрешения Сорена.
– Он твой друг. Расскажи мне, что ты знаешь. Есть кто-то еще?

– Может быть.

Она выбралась из его объятий и встала.

– Мари-Лаура... в чем дело? Что...

Ее спина стала натянутой как струна. Лицо стало жестким как гранит, наполнявший окружающие их холмы. Ее глаза сверкали. «Может быть...» Эти слова разожгли огонь в глазах Мари-Лауры. Они горели так ярко, что Кингсли опасался за свою безопасность. Такая ярость могла испепелить весь мир и оставить лишь прах за собой.

– Если это правда... если есть кто-то еще... тогда, если я должна, я обойду весь мир...

Она перестала дышать. Слезы прекратились. Она посмотрела на Кингсли, но смотрела не на него, а сквозь него.

– Мари-Лаура?

Кингсли едва узнавал ее.

– И я убью эту суку.

Глава 35

Север

Настоящее

Сорок пять минут езды отделяло особняк Норы от приходского дома Сорена. Кингсли еще раз проклял безумие, которое удерживало самых важных людей в его жизни так далеко от города, где он хотел их. Священник, заслуживший такую репутацию, с образованием и эрудицией как у Сорена, должен быть в Нью-Йорке и читать проповеди для образованных масс, или преподавать в иезуитском университете, не растрачивая свои таланты на одомашненный маленький городишко с всего-навсего самыми консервативными грешниками, под его опекой, которые совершали грехи настолько банальные, что не стоило даже заморачиваться об их отпущении. Кингсли временами задавался вопросом, не жили ли Нора и Сорен за пределами Нью-Йорка, потому что в нем жил он.