Принцесса Азии

Алейникова Юлия

Сован специально выбрал для этого утро. Криель будет один. В доме, конечно, есть слуги, домашние, но никто из них никогда не заходит на рабочую половину Тхатя. Здесь вообще бывают только избранные, человек десять. Даже вход на эту половину ведет с другой улицы.

Сован помедлил на пороге, прислушиваясь, не дрогнет ли что-нибудь внутри, но нет. Сердце его билось ровно, ни волнения, ни грусти, только пустота. Живой труп.

Как странно и удивительно складывается судьба. Они оба такие высохшие, бесчувственные, мертвые душой, вдруг испытали на старости лет страсть,

почти юношескую, готовую к самоотречению. И объектом этой страсти стала женщина. Юная, прекрасная, живая и горячая, как огонь, пылкая, жадная до жизни, такая, какими были они сами давно-давно, на заре своей жизни. Так пусть ей теперь улыбнется мир, подарит все свои краски. Они уйдут, давая ей дорогу.

Да, Сован теперь знал, что Золотая роза никогда не будет принадлежать ему. Она не будет принадлежать никому. Она будет царить над миром, пока ее нежные лепестки не опадут и жизнь не покинет это прекрасное тело. Ей нет пары, она обречена на вечное одиночество. Бедная девочка, она стремится к тому, что не дает счастья.

Теперь он это знает.

Сован усмехнулся. На старости лет он превратился в поэта. Любовь!

Сован расправил ссутулившиеся плечи и распахнул дверь.

Криель сидел за своим столом, когда Сован вошел в кабинет.

Гладко выбритый, подтянутый, в строгом костюме, он походил на респектабельного бизнесмена, а не на главу крупнейшей и опаснейшей в стране мафиозной группировки. Он сидел неподвижно, глядя в окно остановившимся взглядом.

– Это ты? – Криель обернулся на звук хлопнувшей двери. – Садись, – проговорил он высоким юношеским голосом.

Пока Сован устраивался в кресле напротив, Криель молча смотрел на старого товарища. Сегодня был странный день. С самого утра он необычно остро чувствовал все происходящее вокруг.

Лучи пробившегося на заре сквозь тучи солнца показались ему особенно яркими, искры росы на листве в саду, когда он вышел на террасу, запах цветов, голоса птиц. Мир словно обрел особую выразительность, контрастность, таким он бывает в детстве.

При виде своей семьи, собравшейся за завтраком, он вдруг ощутил чувство щемящего единения вместо обычного легкого раздражения, сопровождавшего все его встречи с родственниками последнее время. Маленький годовалый внук своим лепетом чуть не растрогал его до слез.

Испугавшись происходящей с ним перемены, он встал в середине завтрака и закрылся на своей половине, приведя в недоумение домашних.

Сидя за своим столом, ему удалось обрести некое подобие покоя и равновесие. Криель просмотрел несколько документов. Сухие колонки цифр благотворно влияли на него, помогая отбросить ненужные эмоции. Наверное, это старость, грустно думал Тхать, глядя на лиловые азалии за окном. В этом-то странном настроении и застал его Сован.

Посмотрев сейчас на старого товарища, Криель удивился тому, как быстро и незаметно они оба постарели. Как незаметно пронеслась их жизнь. Давно ли они рыбачили на Меконге, грабили по ночам маленькие суденышки? А их приезд в Пномпень? Бесконечные гражданские войны, потрясавшие страну на протяжении почти двадцати лет, американские бомбардировки, вьетнамские

коммунисты, режим «красных кхмеров», когда они были вынуждены скрываться в джунглях, организуя вооруженные отряды. Чего только не было в их наполненной событиями жизни.

Эти воспоминания коснулись сердца Криеля теплым отсветом его молодости. Как жаль, что последние годы он был так глух ко всему окружающему, кроме своего бизнеса. И с Сованом они как-то отдалились теперь друг от друга.

Когда у его старого товарища погиб сын, он, конечно, был на похоронах и выразил свои соболезнования, но они никогда не говорили по душам. Он не поддержал его, как положено друзьям, и сейчас ему стало неловко за ту незаслуженную холодность и за нынешнюю непривычную мягкотелость.

Чувство вины, смущение, сентиментальные воспоминания заставили Криеля заговорить мягким, не свойственным ему голосом. Сглотнув неизвестно откуда взявшийся в горле ком, он спросил: «Что нового?» – имея в виду самого Сована.

– У меня есть информация о Свае, – сухо, как всегда не глядя на Тхатя, ответил Сован.

– Да? – несколько разочарованно произнес Криель.

– Он убит. – Сован открыл небольшой пластиковый футляр, который держал в руках, и аккуратно, двумя пальцами достал иглу. – Он узнал кое-что лишнее, и я убил его.

– У тебя появились секреты?

– Только один.

– И что же это?

– Любовь, – ответил Сован, вставая, и резко взмахнул рукой.

Острая лишающая рассудка боль пронзила тело Криель Тхатя, и одновременно простая, ясная мысль пронзила его сознание. Это смерть.

Боль стихла. Сердцебиение мешало сосредоточиться, он уже не мог пошевелиться, только смотреть. Смотреть на своего старого товарища, чье лицо тускнело, теряя отчетливость. «Ну вот, – подумал Криель, закрывая глаза, – и этот яркий солнечный день, и тепло семьи, и воспоминания молодости – все это судьба подарила мне в насмешку, под занавес. И занавес опустился».

Сован достал из кармана носовой платок и промокнул им крошечную капельку крови, выступившую из ранки. Потом убрал платок в карман и открыл дверь во внутренние помещения дома.

Глава 39

Торжество переполняло ее, грозя выплеснуться наружу.

Свершилось! Миех, облаченная в развевающееся алое платье, стояла на террасе, крепко ухватившись за перила, чтобы восторг не унес ее в безбрежную заоблачную даль. Свершилось!

– Расскажи мне еще раз, – обернулась она к Совану, и алый шелк заструился вокруг стройной фигурки, сделав ее похожей на язычок пламени.

Сован повторил свой рассказ. Это доставляло ему почти ощутимую физическую боль. Он никак не мог забыть глаза умирающего Тхатя. Они словно были из той их прошлой жизни, словно перед смертью его друг вернулся к нему на краткий миг прощания.

Но Миех ничего не замечала. Она лишь ликовала – сегодня был ее день!

– Но чем ты его отравил? Рассказывай, хитрец, – шутливо погрозила Миех своему паладину.

– Географический конус.

– Какой конус? – нахмурила красавица гладкий безупречный лоб.