Принцесса и арбалет. Том 1
Шрифт:
Приказ был интересен не потому, что нас объявили в розыск. Я бы не удивился, если бы это были те самые влиятельные враги, что за нами охоту начали. Вдруг они смогли на самого государя-императора давление оказать, или, что еще проще, без его ведома золотом секретарю заплатили — он и дал государю на подпись документ. Занимательным было другое, на что ни Бесс, ни Лера, ни Федя внимания не обратили. Искали именно их! Не меня, хотя именно за мною, скорее всего, охотились наемные убийцы. Обо мне даже упоминания не было — а уж кто-то, а наши враги не могли не знать, что нас четверо, а не трое. Да и приказ… Слишком дилетантским он был. О Бессе сказано лишь то, что он седой, а волосы можно перекрасить. О Лере — что она блондинка,
Короче, слишком уж дилетантским получился приказ. Не похож он на работу тех, кто наемных убийц из Школы Ночных Воинов посылает. Что-то тут, господа хорошие, не то.
Одно хорошо — городок, где мы этот приказ выслушали, был в двадцати километрах от границы королевства. А значит еще немного, и…
Я честно предупредил остальных — скорее всего, уж где-где, а на пограничной заставе явно и приказ этот уже есть, и описание более подробное. Мне не поверили, меня уверяли, что вряд ли до каждой из полутысячи пограничных застав королевства приказ добраться успеет. Я лишь пожимал плечами. Уж что-что, а ловить государственных преступников, желающих покинуть родную страну, любое государство в первые годы своего существования, как правило, учится.
Как это не удивительно, а ничего удивительного в этом нет, в очередной раз прав оказался я. На пограничной заставе нас уже ждали.
Сижу я, грущу я, в темнице сырой, плененный, в неволе, орел молодой… Или там не так? Всегда со стихами большие проблемы — ключевые слова помню, а все, что между ними, своим собственным содержанием заполняю.
Хотя, все равно вранье. Во-первых, темница не сырая, а очень даже сухая, а во-вторых, я не орел, а редкий дурак. Бессу с Лерой простительно — их судьба не била, Феде и Алвиту сам бог велел во все ловушки попадаться. Но я… Спрашивается, чего я ждал? Почему я, будучи в здравом уме и трезвой памяти, поддался на невинные уговоры стражников покинуть карету, и, более того, когда меня «попросили» — отдал арбалет? Во мне что, человеколюбие проснулось? К этим негроидно-монголоидным блондинам? Почему я не перестрелял всю стражу, я бы наверняка справился? И после этого называть себя «орлом»? Да уж, такое сравнение оскорбило бы вольную птицу, дурак — он дурак и есть, а не орел.
Хотя, надо признать, задержали нас весьма профессионально. До того момента, пока нас не попросили, весьма вежливо, бросить на землю оружие и поднять руки, у меня уже почти сложилось впечатление, что Бесс с Лерой были правы, и, как говорится, пронесет. Не пронесло. Что же… Можно ли назвать абсолютно седого человека блондином? Если можно, то будет мне на будущее наука — блондинам и блондинкам верить нельзя.
За те сутки, что мы просидели в камере, у меня в голове много разных мыслей пронеслось. Основные касались магии. Эх, будь при мне хотя бы капля моих былых способностей, не шестой, добытый тяжелым трудом, а первый, самый начальный уровень… Я его в одиннадцать лет получил, прошел крещение магией… Мне бы хватило! Легкие чары на стражника — и он открывает дверь, другой отдает нам оружие, третий выпускает лошадей… Увы. Пустые мечты. Как бы мне этого не хотелось, в этом теле магических способностей я был лишен полностью. Абсолютно. Совершенно. Беспредельно. Жалко.
А вот что я не понимал — почему ничего не делает Бесс? Я понимаю, некромант — это больше по покойникам специалист, но неужели он не может хотя бы какое-то заклинание сварганить, не принеся в жертву свои темным богам какого-нибудь зверька? Да, блин, нужен зверек — вон, крыса в углу, лови и колдуй! Так нет же! Ему, видите ли, магические ингредиенты нужны, гриммуары, что бы за этим непонятным словом не скрывалось.
Ладно, господа, как хотите. Хотите ждать от неба погоды — милости прошу. Только потом не жалуйтесь, как же так, за что, почему костер горит так жарко, топор летит так быстро, а веревка такая крепкая. Меня уверяли, что пока нас довезут до столицы, пока суд да дело… Мол, будет еще возможность бежать,
Правильно, прав оказался я. Летающий крокодильчик, или, как его местные называли, рекхтар, до столицы и назад обернулся ровно за сутки. И приказ он привез вполне конкретный, почти хрестоматийный. "Казнить, нельзя помиловать". Увы, запятая стояла именно после слова «казнить».
Пограничная застава не была оборудована для проведения смертных казней, и потому, волевым решением начальника заставы, для проведения экзекуции был избран ближайший город. Ровно в полдень на центральную площадь, где уже собралась достаточная толпа зевак, была вывезена клетка с осужденными. Их, к огромной радости толпы, было не трое, как обещалось, а пятеро, четверо людей и зыкруд. Из них трое были теми самыми государственными преступниками, двое признаны их пособниками, и тоже осуждены на смерть.
Городок был небольшим, жил в основном торговлей с иноземцами, но, как и в любом уважающем себя городе, имел полный комплект агрегатов для лишения человека жизни. Для воров — виселица, убийц — плаха и топор, насильников — четвертование, вернее было бы сказать «пятитование», прежде чем оторвать руки и ноги, им кое что другое отрывали. Ну и наконец для государственных преступников — кол, самое любимое. Ну еще бы! Висельник умирает за секунды, на плахе — так вообще сразу, четвертованные тоже быстро теряют сознание от боли. И только на колу человек может долго сидеть, особенно если кол правильный… Ходили слухи, что в иноземных странах камнями забивали, расстреливали из арбалетов, на кресте распинали — но государева фемида была справедлива, и такие виды казни признавала слишком негуманными.
Была еще одна казнь, народная — гулящих жен на костре сжигать, и хоть и запрещена была она — часто стража на такие развлечение сквозь пальцы смотрела. Государь — отец родной, народ — дитя государево. А чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не бунтовало…
Сажать на кол — это целое искусство. Это тебе не веревку на шею набросить, топором рубануть или хвороста в костер подбросить. Красиво посадить на кол осужденного, чтоб ему деревянное острие и внутренности все проткнуло, и чтоб он помер не сильно быстро — такое не каждому под силу. Но, по счастью, был один такой мастер в этом городе! Потомственный палач, в третьем поколении, он не просто артистично казнил — он при этом еще и острил, проявлял свой недюжинный ораторский талант. Каждый жест его был отточен до миллиметра, а каждое слово, произнесенное под аккомпанемент воплей казнимого, вызывало у толпы дружеский смех. На казни с его участием часто приезжали даже из соседних городов, родители приводили своих отпрысков, ходили целыми семьями, а потом еще неделю пересказ казни ходил по городу, вызывая все новые и новые улыбки. Ну и, конечно же, невзирая на выходной день, именно он должен был сейчас казнить государевых преступников.
Единственная возникла проблема — правильный порядок. Главный преступник вроде как Бесс, а значит, его последним надо казнить. Но это с одной стороны. А с другой, известный факт, если среди осужденных есть девушка, а особенно красивая девушка, то толпа очень любит, когда именно ее вопли и стоны завершают действо. С кого начать — понятно, с зыкруда или карлика, они будут неинтересно умирать, а вот кем закончить? Палач стоял перед дилеммой, и остановиться на каком-то конкретном варианте пока не мог. Но толпа начинала ворчать, а значит пора приступать.
Первым на кол было решено сажать карлика. Смотрелось это очень весело — насупившийся карлик молча, со спокойствием обреченного, идет на эшафот, плачет и вопит от горя красивая девушка, вопит от страха зыкруд, ходят ходуном желваки на лице седого некроманта, возводит очи к небу и мрачно хмурится последний из осужденных.
И когда все должно было начаться, произошли события, память о которых сохранилась в народе на сотни лет.
— Милорд, мое почтение.
— Ну?