Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Носильщики положили оставшиеся цветы на гроб, вынесли его… поставили на носилки. И вот они уже пустились в путь.
— Ты тоже ступай, — сказал Бельгодер странным голосом.
Виолетта посмотрела на него блуждающим взором, полным отчаяния.
— Ступай же! — повторил цыган с устрашающей ухмылкой. — Ты же не хочешь, чтобы твоя мать была одна!.. Что ж, я разрешаю тебе проводить ее…
Почти радостный крик вырвался у девушки. Впервые за долгие годы она подняла на Бельгодера глаза, в которых светилась признательность…
— Я не такое ужасное чудовище, как ты думаешь! — проворчал Бельгодер, пожимая плечами.
Виолетта бросилась
Бельгодер тоже покинул фургон, сказав двум силачам, что сидели на ступеньках:
— Отведите повозку к постоялому двору. Возможно, я не вернусь этой ночью… А что до Виолетты, — прибавил он глухо, — то она не вернется никогда!
Затем он поспешно удалился и, прячась за стенами и держась в тени, пошел за Виолеттой, с которой не сводил горящих глаз, словно хищник, бесшумно преследующий свою жертву ночью в глухом лесу.
В тот момент, когда Виолетта последовала за мрачными носилками, из-под навеса дома на площади выступил человек в черном капюшоне, низко опущенном на лицо. Он проводил девочку угрюмым взглядом и прошептал:
— Итак, жертва уже в пути. Мне остается предупредить жреца! Несчастная! Гнусный цыган ведет тебя к Фаусте, а ты даже ни о чем не догадываешься…
Человек дрожал как от холода. Наконец он покинул убежище, из которого следил за Виолеттой и Бельгодером, и направился к мосту Нотр-Дам; пройдя по нему, мужчина углубился в лабиринты Ситэ.
Между собором, величественным в своей тишине, и зданием, из которого доносился глухой шум ночного заседания парламента, в глубине улицы Каландр, на пустыре рядом с Новым Рынком, отстроенным за два месяца, стоял приземистый неприметный дом, удаленный от четырех десятков соседних домов.
Днем парижане обходили это место стороной, бормоча проклятия. Парижанки же, которым случалось там появляться, бледнели и осеняли себя крестом. В этом доме, в холодной комнате с грубой мебелью и голыми стенами, единственным украшением которых было большое распятие черного дерева, в широком кресле восседал человек огромного роста; облокотившись о стол, он подпер голову руками. Старая служанка неслышно сновала взад-вперед.
— Вы не кушаете, господин Клод? — спросила она внезапно.
Великан равнодушно пожал плечами.
— Опять эти ужасные воспоминания о вашем ремесле? — помолчав, продолжила женщина.
— Нет, — глухо сказал Клод, покачав головой.
— Ох!.. Ну, значит, вы думаете о ребенке!..
— Верно! — вздохнул Клод. — Вы удивитесь, но самые ужасные минуты — это те, когда меня не обступают призраки моих жертв… Потому что в эти минуты перед моими глазами ее лицо. Восемь лет, госпожа Жильберта! Восемь лет, как она исчезла, словно прекрасное видение… О, мое дитя, моя нежная фиалочка, как недолго скрашивала ты мои дни! Что с тобой сталось? Кому улыбаются твои прекрасные голубые глаза?.. Что шепчут сейчас твои губы?.. Только мрак во мне и вокруг меня с тех пор, как ты исчезла. Ах! Как ты обнимала меня своими маленькими ручками, щебеча и называя отцом! Как я трепетал от счастья в такие мгновения!
Господин Клод глубоко вздохнул. Казавшийся воплощением животной силы, он снова заговорил с удивительной нежностью:
— Похоже, я не создан для такого счастья, я обречен
— Ну же, ну же, сударь, — гоните эти воспоминания, они вас убивают!..
— В каком упоении, — продолжал Клод, не слыша ее, — я спешил в Медону!.. С бьющимся сердцем я входил в сад. Добрая Симона ласково здоровалась со мной. А где же ребенок?.. Ах, вот он! Протянув свои маленькие ручки, девочка подбегает к нам, я обнимаю ее, подбрасываю вверх, она обхватывает меня за шею, со смехом забирается на плечи, дергает меня за волосы и лепечет, милая глупышка: «Матушка Симона, вот папа, любимый папа!..» Как же славно она смеялась…
Господин Клод закрыл лицо руками… Великан тихо плакал…
— Зачем вы разрываете себе сердце? — И госпожа Жильберта тоже всхлипнула.
— Мое сердце?.. О чем это вы? Малышка унесла его в своих ладошках, которые я так часто целовал!
Однажды… Это был четверг, я запомнил его на всю жизнь… Он замечательно начинался, светило яркое солнце, шелестела листва… Я по обыкновению отправился в Медону. Вхожу в сад, зову, оглядываюсь по сторонам — нигде ни души. Ну что ж, говорю я себе, не стоит волноваться — наверное, Симона с девочкой пошли на Сену. Обожду в доме. Но что это? В комнатах все вверх дном, повсюду видны следы борьбы. Я испускаю дикий вопль, бегу к реке, долго и безуспешно обыскиваю лес… Никого! Обессиленный, вне себя от горя, я падаю без сознания… Когда я очнулся, то увидел незнакомую женщину, которая и помогла мне вернуться в Париж. С тех пор я не видел моей девочки! Где она? Что случилось с ней и Симоной? Единственное, что мне удалось узнать, так это то, что накануне их исчезновения в округе видели цыганский табор… Господи, как я не умер тогда?!
— Да уж, вы вполне могли умереть, господин Клод, — сказала старуха. — Когда вы через неделю вернулись домой, измученный, больной лихорадкой, я уж думала…
Стук в дверь заставил Жильберту замолчать и испуганно уставиться на хозяина. Клод резко вскочил и застыл в изумлении.
— Кто может прийти сюда? — бледнея, прошептала служанка.
— Вот уже восемь лет, как никто не стучал в эту дверь! — пробормотал Клод. — Ничего не понимаю. Наверное, это горе брело мимо…
Тут раздался второй, более сильный удар. Господин Клод рухнул в свое кресло и повелительным жестом отослал Жильберту отпереть незваному гостю. Сам же он остался сидеть, не сводя глаз с двери столовой. Через мгновение до него донеслись скрежет отодвигаемого засова, звон падающей цепочки, скрип ключа в замке… Потом наступила тишина.
…Внезапно в дверном проеме возник некто в черном плаще… Клод поднялся и голосом, в котором слышался плохо скрытый страх, спросил:
— Кто вы?.. Человек или призрак?.. Что вам от меня нужно?..
Незнакомец подошел поближе… Он дрожал от ужаса. Справившись, наконец, с волнением, посетитель пробормотал:
— Мэтр, я хочу чтобы вы вновь вернулись к своему прежнему ремеслу. Правда, ненадолго…
Клод улыбнулся растерянной улыбкой, а затем передернул плечами, как бы стряхивая с них груз воспоминаний, и сказал: