Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Господа Кроасс и Пикуик, два «геркулеса» Бельгодера, ошалев от восторга, начали неуверенную атаку, превратившуюся вскоре в жаркую битву.
В то мгновение, когда Пардальян, провожаемый мечтательным взглядом доброй хозяйки, переступал порог трактира, занавеска на двери кабинета поднялась. За стеклом показалось мрачное лицо, перекошенное ненавистью и мертвенно бледное от ужаса. В кабинете, как мы помним, обедал Моревер — человек с отравленным кинжалом, убийца Лоизы де Пардальян, графини де Маржанси, который сейчас следил за спускавшимся с крыльца Пардальяном.
Глава 7
ОРГИЯ
Если
Итак, этот храбрец, который по праву считался самым красивым мужчиной Парижа, которому все знатные дамы того времени писали страстные письма, а горожанки посылали воздушные поцелуи и бросали цветы, лишь только он появлялся на улице, этот герой, которому поклонялись больше, чем Ришелье, этот победитель, перед которым не могла устоять ни одна женщина, был всего-навсего обманутым супругом!
Он чувствовал себя самым оскорбленным мужем своего времени. Ему пришлось испытать бешенство, неведомое Отелло. Ему пришлось испытать муки уязвленной гордости: не любя своей жены, он требовал от нее верности; постоянно изменяя ей, сам он не желал быть осмеянным. С казнью Сен-Мегрина оскорбления не прекратились: Екатерина Клевская, герцогиня де Гиз, неделю оплакивала Сен-Мегрина, а потом взяла другого любовника, и еще одного, и еще, так что Гиз продолжал проливать попеременно то кровь, то слезы бессильной ярости. Мысль, что он обманут, отравляла всю его жизнь. Скорее хорошенькая, чем красивая, живая, легкая, умная, совершенно беспринципная, Екатерина продолжала свои проделки с невозмутимой безмятежностью.
Генрих де Гиз не знал, кто сейчас любовник его жены, однако же был уверен, что любовник у нее есть, ибо иначе и быть не могло. Но кто он? Когда Париж начал волноваться, как море перед бурей, он отослал Екатерину в Лотарингию под присмотром дуэньи, в которой был уверен… Однако из письма принцессы Фаусты он узнал, что его женушка вышла в одну дверь лишь для того, чтобы без промедления войти в другую… Пора было прекратить эту комедию…
Вернувшись в свою резиденцию, герцог де Гиз заперся в личных покоях для беседы с человеком, о котором говорилось в письме Фаусты.
Следующий день он провел, диктуя письма и отдавая приказы. Он произвел в полковники Лиги Буа-Дофина, который сражался на баррикадах, и назначил Бюсси-Леклерка комендантом Бастилии. Он отправил людей к старой королеве-матери, мужественно оставшейся в Париже, несмотря на мятеж и бегство ее сына, и к господину де Арлею, первому президенту Парламента, чтобы предупредить их о своем визите. Он был беспокоен, и на его лице лежала печать душевной муки.
Вечером того дня, когда шевалье де Пардальян вышел с постоялого двора «У ворожеи» с намерением отыскать следы Виолетты, двое мужчин в темных одеяниях остановились на краю Ситэ перед домом с облупившимся фасадом, за которым скрывался сказочный дворец.
Один из них постучал и, когда железная дверь отворилась, посторонился, пропуская вперед своего спутника. Войдя, человек скинул плащ, и двое стражей, постоянно дежуривших в вестибюле,
Герцога провели через ту же анфиладу богато убранных комнат, где накануне проходил палач; еще менее, чем мэтра Клода, Гиза удивила роскошь, к которой его взгляд несомненно привык. Но вместо того, чтобы направиться к мрачной комнате смерти, комнате, нависающей над Сеной, тот, кого называли «королем Парижа» и кого Париж хотел бы назвать королем Франции, прошел в левое крыло этого дворца, то есть к той стороне, где дом Фаусты соприкасался с постоялым двором «Железный пресс».
Там, в небольшой зале, менее суровой, чем другие и куда более элегантной, более женственной, в обитом белым шелком кресле сидела похожая на прекрасную мраморную статую принцесса Фауста — в белом одеянии, ниспадающем величественными складками; ее ноги покоились на подушке белого бархата; балдахин над ней был из белого атласа с вытканными белым по белому буквами «Ф» и ключами. На фоне этой девственной белизны красота Фаусты ослепляла; черные бриллианты ее глаз мерцали странным завораживающим блеском. По бокам кресла стояли две женщины, которые плавно обмахивали ее огромными веерами из перьев…
Генрих де Гиз вошел стремительно, той решительной и тяжелой походкой, что вызывала удивление, а подчас и ужас. Но перед Фаустой он внезапно остановился и, трепеща от внутреннего волнения, низко поклонился. Когда он выпрямился, его лицо было таким бледным, что шрам казался кроваво-красным. Его блуждающий взгляд задержался на мгновение на двух женщинах, безучастно продолжавших свое дело.
— Вы можете говорить без опаски, герцог, — сказала таинственная принцесса с улыбкой. — Мирти и Леа не знают ни французского, ни какого-либо другого европейского языка… к тому же им известно, что они не должны ничего слышать и видеть.
— Сударыня, — произнес Генрих де Гиз хриплым голосом, — вы видите, я являюсь на ваш зов, и я…
Он запнулся на мгновение, ища нужные слова.
— Ваш человек, — продолжил он, — мне все рассказал. И со вчерашнего дня я не нахожу себе места… Доказательства, сударыня! Я требую доказательств!..
— Вы… требуете? — спросила Фауста надменным тоном, заставившим Гиза замереть.
— Простите меня, — произнес он, запинаясь. — Я потерял голову… О! Как же я хочу распоряжаться жизнью этого графа де Луаня, как распоряжался в свое время жизнью Сен-Мегрина!.. Знаете ли вы, что у меня нет более жестокого врага? Знаете ли вы, что он — один из Сорока Пяти Генриха III?.. Самый дикий, самый мерзкий из этой своры, натасканной проклятым Валуа, чтобы охотиться за моими лучшими друзьями!.. Знаете ли вы, что я давно ненавидел его всей душой и что эта ненависть ослепляет меня?!
— Итак, — мягко сказала Фауста, — если вам предъявят доказательства…
— О! Горе ему! — проревел Гиз, и глаза его налились кровью.
— Но она?.. — продолжала Фауста, играя витым поясом своего платья. — Она?.. Бедная женщина! Бедная влюбленная глупышка! Надеюсь, ваша месть не обрушится на нее?
— Довольно, сударыня, — против воли воскликнул Гиз, — довольно, будьте же милосердны!.. Если герцогиня дошла до такой низости, чтобы любить одного из Луаней, если она навлекла на меня этот позор, ей следует умереть!.. Пусть они умрут вместе!