Принцесса Володимирская
Шрифт:
– Благодарю вас за доказательства доверия и дружбы, но я должен поневоле отказаться от чести быть вашим свидетелем. Вы поймете меня и извините… Вы, вероятно, знаете, что за поединки теперь принято наказывать строго… Это выдумка ханжи маркизы Помпадур – запрещать их. Поединщика, оставшегося в живых, а равно и свидетелей, арестовывают на основании lettre de cachet [24] за подписью короля. Последствие прямое этих lettre de cachet – Бастилия на год и более. А забудут, то можно остаться и на всю жизнь.
– Надо
– Да, конечно… Но я не могу бежать. Я должен здесь снова большую сумму тому лицу, которое выкупило меня из тюрьмы в Лондоне. Эта личность с меня не спускает глаз и не дает мне убежать – предпочтет, конечно, видеть меня в крепости, нежели где-нибудь за границами Франции.
– В таком случае, барон, достаньте мне секунданта, – сказал Шель.
– Об этом не беспокойтесь – завтра же у вас будет и секундант и оружие. До свидания, до утра.
Шенк вышел от нового друга и подумал:
– Какой ведь добрый!.. Он у меня, извольте видеть, не хочет отнять освященного дружбою права посидеть в крепости.
XXVI
Шенк отправился к Алине, пересказал ей весь разговор с Шелем и надежду, что скоро она может оказаться вдовою и, по меньшей мере, спокойно может жить в Париже.
– Если он убьет Дитриха и останется здесь? – возразила Алина.
– Тогда мы похлопочем для него через епископа и других лиц об lettre de cachet.
– Pour le cacher! [25] – сострила Алина.
– Да. И запрячем так, что он здесь еще безвреднее будет для вас, нежели за границей. Когда же его выпустят на свободу, я сам, делать нечего, возьмусь за него. Впрочем, я надеюсь, что этот пустоголовый Дитрих сумеет его проткнуть шпагой.
– Кажется, он прежде умел владеть оружием, – вспомнила Алина. – А Шель никогда ничем не умел владеть, кроме как укупоривать бутылки на заводе в Андау…
И Алина, вспомнив в тысячный раз, как бессмысленно поступила она, выйдя замуж за простого негоцианта, невольно вздохнула.
– Полноте горевать! – усмехнулся Шенк. – Бог милостив! Завтра я вас поздравлю вдовствующей принцессой. Вы будете Votre Altesse Serenissime et Douairiere… [26]
– Вы с ума сошли! Один епископ знает только, что я замужем.
– Успокойтесь… Вы будете Douairiere только для меня! – шутил Шенк. – Теперь надо мне другого приятеля повидать и устроить им свидание. Да нужно купить двух человек в секунданты.
– Как купить?
– Да. Купить! Как покупают товар. Надо купить их согласие на то, чтобы убежать из Парижа или отсидеть в Бастилии. Позвольте денег, ваше высочество.
– Сколько? У меня остается очень мало…
– Когда же бывает у вас много! – воскликнул Шенк. – В бережливости вас, конечно, сам дьявол не решится обвинять на Страшном суде… Но, однако, позвольте все-таки получить денег.
– Сколько же?
– Тысяч двадцать пять франков.
– Вы шутите, мой любезный! – воскликнула Алина.
– Нисколько, ваше высочество. Неужели вы полагаете, что это дорогая цена, чтобы овдоветь…
– Да… если бы я знала наверное… А может быть, он убьет Дитриха… Во всяком случае, барон, у меня нет этих денег.
– Как нет?!
– Нет! У меня остается всего около четырнадцати тысяч.
– А где же остальные?
– Истрачены… Я не знаю… Но знаю, что есть четырнадцать.
– Да ведь вы говорили, что получили от епископа сто тысяч франков, да потом недавно я еще передал вам от него пятьдесят…
– Правда… Сто первые ушли на… на все… На помещение и устройство, на ваш выкуп из Лондона.
– О! Это стоило не бог весть что…
– Ну, я не знаю, на что еще…
– А пятьдесят… то есть тридцать шесть, из последних, что я передал?..
– Ах, оставьте меня в покое! Их нет! – рассердилась Алина.
Шенк стал уговаривать друга совершенно серьезно. Он был удивлен и даже рассержен… Мотовство Алины увеличивалось по мере количества получаемых сумм и как бы пропорционально громким именам, которые она носила. С тех пор, что она была принцессой, она действительно разбросала более семи тысяч луидоров неизвестно на что, если исключить покупку обстановки дома, стоившей не более тридцати тысяч франков. Алина не оправдывалась, но говорила, что у епископа в ее распоряжении около миллиона.
– На все ваше предприятие!.. Поверю! Но не на туалеты ваши и не для парижских лавочников. Он кончит тем, что вдруг откажется давать еще…
– Ну… в этом вы ничего не понимаете! – рассердилась Алина. – Отказать он не может, не имеет права. Я беру и трачу свои деньги, а не его… Это состояние моего отца.
– Князя Разумовского? – усмехнулся Шенк.
Алина вдруг изменилась в лице и гордо, смерив Шенка с головы до пят, произнесла горячо и страстно:
– Я вас прошу никогда более не сметь так относиться… так говорить со мной! Перед вами не г-жа Тремуаль или фокусница… Забудьте это. Помните, кто я… Иначе я попрошу вас выйти из этого дома и никогда в него не ступать ногой!
– И оставить вас примириться с вашим супругом?
Алина промолчала. Гнев ее прошел понемногу, и она прибавила спокойнее:
– Ваше усердие, ваша дружба ко мне не дают вам права оскорблять меня! Вы не хотите поверить и признать во мне ту личность и то происхождение, какое признают люди, выше вас стоящие, – признает, наконец, дофин Франции.
– Да он мне не указ. Он дурак. Он признает все, что ему ни скажут!..
– Все верят, наконец! Весь Париж!.. Вы один… как ограниченный человек не можете себе представить, что Алина и Алимэ – была с рождения русская принцесса… Кто же в этом виноват?