Принцип домино. Покой
Шрифт:
– Ой, – пискнула она, когда он сильнее сжал руки на талии и прижал к себе еще теснее, словно пытаясь выдавить весь воздух из ее легких.
Адам уткнулся носом в её грудь, вдыхая исходивший от нее запах цианида. Эванс оказалась в тисках его рук, дышать становилось сложнее, а мистер Тотальный Контроль и не собирался отпускать.
В отместку она сжала его сильнее ладонью, вырывая из горла низкий стон. Его ответом на перехват инициативы стали зубы на ее груди. Эванс с непониманием посмотрела на него: от звука его голоса все внутри напряглось, его стон прошел вибрацией по телу, пробирая до самых костей. Странные и непонятные ощущения, описанию которых нельзя подобрать слов, что настораживало. Эванс отстранилась от Ларссона, не заметившего этого. Отступать теперь казалось глупо: она сама начала серию мероприятий по усмирению его гнева подручными способами.
Руки Адама скользнули ей на спину, проходя ладонями ниже. «Ладно, черт с ним, сегодня ему можно», – думалось ей, чтобы скорее покончить с успокоением великовозрастного подростка в теле взрослого и к тому же вооруженного мужчины. Адам опустил руки ей на ягодицы, теснее прижимая ее к себе. Эванс потеряла равновесие. Ларссон подхватил ее и обнял, зарываясь носом в волосы.
Она сама не поняла, как позволила ему это. Горячие губы коснулись шеи. Дрожь возбуждения не заставила себя ждать, приводя Эванс в настоящий ужас. Он становился больше в её маленькой ручке.
Адам уже не стесняясь вцепился зубами в тонкую кожу, пробуя ее на вкус, проводя по ней языком, чувствуя, как Эванс дрожит от прикосновений. «Ядовитая!» – подумал он, ощутив во рту горько-сладкий циановый привкус.
Воздуха в машине не осталось: только его стоны, обдававшие Эванс горячей волной по коже. Адам сильнее вцепился зубами в ее кожу, на что Эванс потянула его за волосы. Ларссон недовольно зарычал, но отпустил. Она догадалась, что скоро все закончится по его напряженному лицу. Его тело прошибла дрожь. Адам выгнулся ей навстречу и запустил руку ей в волосы, притягивая к себе и вцепившись зубами в её ключицу. Эванс потеряла бдительность всего на мгновение, но больше ему было не нужно. Когда она поняла, что же произошло, он уже оставил багровый след на ее шее, крепко сжимая в кулаке волосы. Адам прижал ее с такой силой, что казалось, позвоночник сейчас хрустнет.
– Ми, – низкий стон у ее уха, и Эванс ощутила в ладони подтверждение, что все же добилась своего.
Ларссон расслаблено откинулся на сиденье и не сразу заметил, как она соскользнула с его коленей. Дав себе несколько минут, чтобы отдышаться, Адам протянул ей руку, и в ладонь ему без каких-либо возражений опустились ключи от машины. Он завел мотор и выехал с обочины, стараясь больше вообще ни о чем сегодня не думать. Особенно о том, что на языке еще ощущался горьковато-сладкий привкус миндаля, и в его мыслях теперь царил покой. Покой пришедший в обличье Костлявой. Вот уж чего Адам не ожидал. Прошлая встреча с мрачным жнецом Адама его лишила.
Впервые он столкнулся со смертью лицом к лицу и чудом ускользнул из ее цепких лап восемь лет назад. Тогда Адам не ждал ее прихода. Теперь же порой жалел, что выбор бледной с косой пал на него, и не Адама она увела тогда с собой. После встречи с Доном Романо его путь лежал в фамильный особняк недалеко от города, где за каждым поворотом знакомой дороги мерещился мрачный жнец, наточивший косу. Ларссон опасался, что на этот раз смерть заберет должок, но ехать все же пришлось. С его стороны отцу обещан подробнейший отчет о встрече, а загрустившему Никки – визит для поднятия духа. Оставаясь для всех примером и гордостью семьи, Адам всегда старался сдерживать обещания. Да и врать ждавшему его ребенку, видевшему мать несколько дней в году, – последнее дело даже для такой циничной скотины, как Адам.
К его приезду Никки уже уложили спать. Разговор с отцом продлился недолго. Оставшись в одиночестве, Адам стоял у окна и просматривал темноту долгой зимней ночи. Окончательно перестав различать чернеющие силуэты деревьев, проглядывавшие из сгустившейся синевы, он вышел через заднюю дверь на обледенелую брусчатку. Подгоняемый холодным ветром он брел в темноте, зная предстоящий путь наизусть: до старинной кованой ограды с тугой калиткой, пронзавшей слух резким жалобным скрипом заржавевших петель, стоило их растревожить. Здесь – вдали от суеты Адаму слышался малейший шорох: его разбавленная завыванием ветра мерная поступь по отполированному за века камню, хруст ледяной корки на крохотных лужах под ногами, шелест колыхавшихся ветвей плакучих ив, плетьми свесивших ветви. Шаг за шагом он приближался к намеченной цели, отмеченной черневшей в снегу могильной плитой на фамильном кладбище поместья Пэлисейдс.
Он предпочитал приходить сюда, когда по ясному ночному небу разливался холодный лунный свет, подсвечивая все вокруг бледно-синим сиянием, но и не видя не зги под затянутым небом тучами, Адам отлично помнил, что высечено на надгробие. «Шарлотта Ларссон. Любимая дочь и жена».
Стоя на фамильном кладбище возле покрытой инеем могильной плиты и докуривая последнюю, как он всегда старался думать, сигарету, Ларссон корил себя, что недостаточно часто приходил. В последние несколько лет – старался не приходить вовсе. Не выходило, как завязать с сигаретами. Холодный воздух заставил пальцы сжать прожженный фильтр, а затем выбросить подальше. Дымить над могилой той, что помогла окончательно распрощаться с дурной привычкой, виделось кощунственным, как и то, что после ее ухода из жизни Адам начал заново. Каждое возвращение – очередное напоминание, что не уберег ее от гибели, и поиски оправдания, которого и спустя восемь долгих лет не находилось.
Шарлотта Ларссон. Как много для Адама осталось заключено всего в двух словах. Раньше в них помещалась вся его жизнь. Обручальное кольцо давно перекочевало в нагрудный карман с законного места на безымянном пальце, но имя Шарлотты так и не ушло оттуда, где у обычных людей располагалось сердце. У Адама места там хватило лишь для двоих: она и Никки. Вернее: Никки и память о ней.
Лотти. Его Лотти. Вечно непохожая на привычных женщин его окружения. Недостаточно. Так Адам мог ее описать. Шарлотта Ларссон всегда оставалась недостаточно прагматичной, недостаточно настойчивой, недостаточно циничной и недостаточно расчетливой, что в итоге и погубило ее. Ее – добрую, милую, иногда чересчур наивную. Рядом с Адамом Ларссоном не место таким – чуждым и не предназначенным для их холодного ветреного города, заполненного такими же бездушными и отчасти жестокими людьми. Такими, как сам Адам. Слишком властным, слишком упрямым, слишком закрытым, слишком предусмотрительным. Ее «недостаточно» разбили в пух и прах наивные мечты о счастье обо все его «слишком». Адаму не следовало выбирать ее, а ей – оставаться с ним. Осознание пришло сквозь время, когда боль утраты утихла, изредка напоминая о себе: он, каким Адам был когда-то, ушел вместе с ней в скорбный день ее гибели восемь очень долгих лет назад.
В тот день из тяжелого сна его выдернул взволнованный голос мелкого засранца, звавшего Адама по имени. После очередного треклятого: «Адам!», пронзавшего мозг, Ларссон попытался встать, но не смог. Тело не слушалось, голова трещала, во рту ощущался привкус лекарств. Продрав глаза, он обнаружил себя на койке больничной палаты, и, обеспокоившись, пытаться восстановить в памяти события, что привели его сюда. В призывах сохранять спокойствие и не нервничать несносный говнюк выглядел чересчур собранным и серьезным, что очень настораживало. Разгоняя удары отбойных молотков в голове, Адам получил прояснения в воспоминаниях: яркий свет фар, бивший по глазам, сильный удар, скрежет металла – последнее, что ему довелось увидеть перед пробуждением.
Затем навались понимание, с ним пришли страх и ужас, вырвавшиеся в гневных воплях брату с требованием сообщить о жене. Собственные крики разрывали голову, будто отражаясь эхом от черепной коробки. Слушая, Лиам лишь виновато отводил глаза. Тогда первый раз за жизнь Адам видел, как истеричный мелкий нервничал, старательно изображая спокойствие. Скомкано и запинаясь, Ли сообщил об аварии, не поднимая глаз от пола. Что-то о влетевшей в пассажирскую дверь встречке, и как Адама вынули из машины. «Мне очень жаль», – сорвавшимся от подступившегося к горлу кома голосом, резюмировал Лиам.