Принцип Новикова. Вот это я попал
Шрифт:
— Ремень сними, и в рот мне засунь, а то я без зубов останусь. — Находящаяся на грани обморока княжна весьма неумело стянула с меня ремень, постоянно касаясь холодными руками обнаженного живота, заставляя тем самым сокращаться мышцы. Екатерина держала в руках ремень и явно не знала, что с ним делать. — Да сверни ты его уже и засунь мне в рот.
Когда мои зубы сомкнулись на коже ремня, я без дальнейших колебаний плеснул на рану бренди, и застонав, откинулся на кровати на спину, мыча что-то мало разборчивое. Из глаз брызнули слезы, а стоящая рядом с кроватью Екатерина прикусила тыльную сторону ладони, и смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Почти минуту руку терзала страшная жгучая боль. Когда же она перешла в слабые мышечные подергивания, я
Екатерина забинтовала руку достаточно туго, намотав на нее почти всю свою юбку. После этого она встала и приложила руку к груди.
— Мне дурно, — сообщила она, и побежала на улицу, где, судя по звукам. Ее вырвало. Но девчонка молодец. Сначала все довела до конца, а потом уже блевать побежала.
Когда она вернулась в дом, я лежал на кровати, задумчиво разглядывая деревянный потолок.
— Как-то странно все это, — проговорил я. — И почему нас никто не ищет?
— Ищут, только в лесу. Опосля, когда на волка наткнутся, или на мою дурную кобылу, поймут, что сюда надо бы двигать.
— Ложись, — я похлопал рукой по перине рядом с собой. — Нам поспать надобно. Вдруг до волка искатели не доберутся, ночь все-таки на дворе. Тогда нам с утреца самим придется домой добираться.
Екатерина с сомнением посмотрела на кровать, потом на меня, и, вздохнув все-таки легла на самый краешек. Руки в покое перестали донимать болью, и я даже не заметил, как заснул.
— Катька! Ты что натворила, курва! Сама императрицей стать вознамерилась? — пронзительный женский голос вырвал меня из крепкого сна. Не понимая, где я нахожусь и почему кто-то орет над моей постелью, я приподнял голову, сонно щурясь и пытаясь сообразить, что происходит. Почувствовав на плече какую-то постороннюю тяжесть, я скосил глаза в то сторону. Екатерина Долгорукая во сне видимо замерзла и ища тепла подкатилась ко мне под бок, использовав мое плечо в качестве подушки. Подушка так себе была, твердая, к тому же она отлежала плечо и его теперь словно иголками прокалывало. А Джейн Уорд все-таки была права: бесконечные охоты и другие физические упражнения сделали тело Петра развитым не по годам — пропорциональным, мускулистым и все еще по мальчишески гибким. Я отмечал это, разглядывая свою грудь, с которой в это время поднималась блондинистая головка, обладательница которой тоже пока не соображала в каком мире она находится.
— Ах ты девка гулящая, блудница Вавилонская! — я посмотрел на указывающий перст бледного Алексея Григорьевича Долгорукова и тут на меня словно ушат воды вылили. Что? Долгорукие? Они нас нашли, а мы мирно в одной койке спим, да и еще... Я снова посмотрел на свою обнаженную грудь, живот и приспущенные, лишенные поддержки ремня штаны и едва не начал грязно материться. Сев на кровати, я уже было попробовал донести до отца что это всего лишь досадное недоразумение. И он бы послушал, потому что для Алексея Долгорукова подобный финт также стал весьма неприятной неожиданностью, ведь что теперь с австрияками делать, одному из которых Катька обещана, если бы ни одно маленькое «но». Я захлопнул уже открывшийся для оправданий рот, потому как с ужасом заметил, что белые простыни довольно обильно испачканы кровью. Прекрасно понимая, что это моя кровь, и что она натекла на кровать, когда я катался по ней, едва не теряя сознания от боли, я также понимал, что для столпившихся вокруг родичей девушки это оправданием никак не будет являться, пока Катерину не осмотрит медикус и не подтвердит ее девственность.
Да, такой подставы от судьбы я не ожидал. Первым моим порывом было послать всех Долгоруких куда подальше, вот только, если я еще надеялся не сдохнуть в грядущем январе, то в этом случае я так искупаю в дерьме свое имя, что мне никогда его больше не отмыть. Да и девушка, которая здесь совершенно не при чем, пострадает, ведь единственная дорога ей отсюда в том случае, если я ее пошлю, в ближайший монастырь.
Я расхохотался и упал на кровать, хохоча во все горло, чувствуя, что падаю в самую настоящую истерику. У меня был выбор, вот только выбирать приходилось между очень плохим и совсем херовым. А это значит, что я сейчас встану и официально при свидетелях буду просить у Алексея Григорьевича Долгорукова руку его дочери Екатерины Алексеевны.
Глава 17
Я стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел, как внизу препираются Репнин и Михайлов, выясняя, кто виноват в том, что я оказался в ночном лесу один, и каким образом они меня вообще потеряли. Когда я задал им этот вопрос в лоб, то они клялись, что будто кто-то глаза им отвел: вроде бы вот он я, кого-то явно углядевший, а потом раз и словно кто платок на голову набросил. И самое главное, ни одному из них даже в голову не пришло, что я могу элементарно заблудиться. То же самое, скорее всего, и с женишком произошло, покрутился он, покрутился в домике и ни с того, ни с сего рванул домой, твердо уверенный, что Катька не придет. Ну тут пускай Ушаков следы умысла ищет, это его непосредственная работа, между прочим. Я же пока о Екатерине думать буду. Она ведь ключевая фигура в смерти Петра, как ни крути. Ведь именно с ней он поперся на какой-то праздник, то ли ярмарку, то ли еще какие народные гуляния, и в этом идиотском камзоле сильно простудится, а там оспа и привет Ромашке.
Что же мне все-таки с ней делать? Предложение я так в охотничьем домике не сделал, сказал, что разберемся. Перечить мне не стали, все равно во всем ее в итоге обвинят. Как бы это не было несправедливо, но в это время в подобных ситуациях виноватой всегда считалась девушка, без исключений. Даже, если ее взяли силой. Таковы правила игры, и только от порядочности мужчины зависит, что с ней в дальнейшем станет. Да осадок остался, как бы Долгорукие пакостить раньше времени не стали. Знать бы еще точное время, когда эти прожжённые твари свои «Кондиции» для Курляндской герцогини напишут. Но я не помню, до смерти Петра это было или уже после, а и помнил бы, ничего это не решало — все равно изменения от написанного углядываются в каждом моем шаге. Точно знаю лишь дату смерти, я ее высчитал, прикинув дни после возможного обручения — в ночь на девятнадцатое января.
Сейчас княжну осматривал Бидлоо, который перед этим долго сокрушался над моей раной, но нашел ее достаточно чистой. Еще бы она чистой не была, когда на нее пол-литра бренди вылили.
— Государ, как бы деликатно это сказат, — я продолжал смотреть в окно.
— Она беременна? — голос звучал достаточно равнодушно, мне, действительно было наплевать и на Катьку, и на ее еще не родившегося ребенка.
— Откуда вам... о-о-о... — Бидлоо замолчал, словно давая понять, что прекрасно понял, что к чему.
— Ничего ты не понял, Николай Ламбертович, ничего ты не понял, — я повернулся к нему лицом. — О состоянии княжны молчи, иначе перед Ушаковым Андреем Ивановичем за слишком длинный язык отвечать придется.
— Государ, как можно... — хорошо возмущается, мне даже понравилось.
— Полно тебе, Николай Ламбертович, я не хотел тебя как-то недоверием обидеть, да, как говориться: доверяй, но проверяй. Можешь отдыхать Николай Ламбертович, надеюсь, тебе никого сегодня пользовать больше не придется.
— Завтра не забуд перевязку, государ.
— Не забуду, а забуду, так ведь напомнишь, — я снова повернулся к окну. В голове стоял вакуум. Что делать? Жениться или нет? Или все же поговорить с Катериной, как планировал перед тем, как приехал сюда? Наверное, нужно все же поговорить. Она меня избегает, но ничего, вечером в комнату к ней проберусь. Нашей репутации уже ничто не повредит.
— Государь, Петр Алексеевич, к тебе де Лириа просится, — Репнин зашел как обычно, забыв постучаться. Почему-то именно сейчас эта его дурная привычка вызвала во мне глухое раздражение. Развернувшись, я, нахмурившись, решил его отчитать.