Принцип высшего ведовства
Шрифт:
Но теперь – все равно. Я отряхнула брюки, все еще придерживаясь за крепкий Танькин локоток, поправила прическу, пощупала стремительно растущую шишку на затылке.
– Привет, сестренка.
Танька быстро убрала руку и бочком-бочком, осторожно попятилась подальше от сумасшедшей. Наверное, в те мгновения она подумала, что красавец блондин оказался прав. Чокнутая истеричка. Еще минута – и бросится наутек, так, что пятки засверкают.
– Я тебя предупреждала, Танька, что тебе не понравится… то, что ты увидишь, – выпалила я, – а ты, в свою очередь, обещала
Она остановилась. Еще раз, очень пристально, оглядела меня. А потом спросила:
– Где наш звездолет, а?
– Его отдали детям тети Нади, – отчеканила я.
И это была абсолютная правда. Нашу двухъярусную кроватку подарили другим детям, чтобы была она у них и лодкой подводной, и космическим кораблем, и еще много чем…
Танюха подошла ближе, все еще не сводя с меня настороженных, перепуганных насмерть глаз.
– Вареник… это че, правда ты?
– Правда, Тань. Поехали, поужинаем, – я устало махнула в сторону «Опеля», – да еще, вон, покупки мои рассыпались.
Потом мы сидели в маленьком кафе на берегу южного моря и поглощали белое итальянское вино, потому что, как выразилась Танька, в этой истории без ста грамм ничего не понятно. Солнце село, над горизонтом плавала жемчужная дымка, еще выше, почти в зените, проглядывал серебряный рожок убывающей луны. Пахло водорослями и дымом, повсюду на побережье в маленьких кафе жарился шашлык. Начинался сезон отпусков, скоро от приезжих яблоку будет негде упасть…
Мы говорили о многом, но в основном вспоминали детство, недалекую юность, наши маленькие детские секреты вроде «тайны о пролитых на ковер чернилах».
– Теперь я верю… что это ты, – наконец изрекла сестричка, откидываясь на спинку стула, – но все это… согласись, довольно… неординарно. И я не знаю, как отнесутся к такому вот… папа с мамой.
– У меня самой волосы на голове шевелятся от страха, – призналась я.
– Э-э, а что сталось… с тем, твоим телом?
– Его больше нет.
– Жалко, – протянула Танюха, – я к нему как-то больше привыкла. И оно было хорошим. Хотя и это недурственно смотрится.
– Спасибо тебе, – пробормотала я, впервые в жизни получив комплимент от младшей сестры.
Она залпом допила вино и уставилась на меня.
– Слушай, а поехали к нам домой, прямо сейчас? Скажешь, что во имя науки пластическую операцию сделала…
– Ага, и от этой операции стала сантиметров на десять ниже?
– М-м-м… – Танька снова задумчиво уставилась на меня и замолчала. Потом спросила, – а что с твоим… ну, этим…
– С Эриком?
– Ну да.
– Его тоже больше нет. Как и моего старого тела.
– Фигово, – в сердцах сказала сестричка, – шикарный был мужик, побольше бы таких… ну, все равно, поехали к нам. Все лучше, чем быть одной. Ты не бойся, я всю разъяснительную работу на себя возьму.
На мгновение мне снова стало страшно. Но Танюха выглядела настолько уверенной в себе, что я согласилась.
– Только такси вызову, – я кивнула в сторону пустых бокалов.
…Папу и маму пришлось долго отпаивать корвалолом.
– Ну, считайте, что Лерочка сделала ринопластику, пластику груди и вообще, – пыталась их утешить Танька.
– И вообще, поменяла тело, – вздыхал папа, массируя левое подреберье, – ох, Лерка, не ожидал от тебя такого, не ожидал…
– Всегда была послушной девочкой, – добавила мама, – не то, что Татьяна. Ну зачем ты так, а? Мы с отцом от беспокойства места себе не находили… Ты нас чуть в могилу не свела!
– Ну, теперь уже не сведет, – встряла Танька, – теперь уже все будет хорошо. Правда, Вареничек?
Я снова разревелась, но теперь уже от ощущения тихого, уютного счастья. У меня снова появилась семья. Мне было, кого любить – а это так важно, когда есть кого любить и о ком заботиться.
…Осталось совсем чуть-чуть. Посетить одну могилу, и затем тихо закрыть книгу этой истории.
Я не люблю кладбища. Вид надгробий – черных, белых, серых – напоминает мне о том, что все имеет свой конец, и сама я в том числе. Меня пугают даты, потому что они красноречиво указывают человеку на его истинное место на земле. Место неприметной песчинки, спички, которую ничего не стоит переломить. И я не нахожу ровным счетом ничего манящего и романтичного в слове «смерть».
Мой «Опель» неторопливо полз по ухабистой дороге. Слева, в косых лучах заходящего солнца, зеленели березы. Справа – свежевыкрашенные ограды, кресты, увядшие розы и утратившие былую яркость венки. Тоскливо.
Я в который раз сверилась с бумажкой, которую сунул мне в больнице Бернард, щурясь и прикрывая глаза ладонью, с трудом разобрала номер аллеи на аккуратной белой табличке. Похоже, мне сюда. Я выбралась из машины, подхватила букет алых роз и дальше пошла пешком. Но стоило только пойти по этой земле, набравшейся печали, словно губка воды, на сердце стало еще тяжелее.
Ведьма – уже не человек. Она по-иному воспринимает мир, особенно остро, чутко. Краски ярче, запахи сильнее. А еще следы, оставленные другими… Да, я стала палачом. Но кроме этого страшного дара, при мне осталось и умение слышать и видеть память вещей, чего, судя по всему, была лишена бедняжка Джейн. И теперь, шагая по тихому кладбищу, я старалась глядеть себе под ноги. Каждый холмик с крестом в изголовье, каждое надгробие, каждый обелиск вопили, выкрикивая все один и тот же вопрос: почему? Почему он? Почему сейчас? Почему так несправедливо? Почему. Мы. Смертны?!!
Впору зажмуриться, зажать ладонями уши и бежать отсюда, забиться в уютный салон «Опеля». Но я все-таки стиснула зубы и… дошла. Остановилась перед новым обелиском из черного мрамора, еще раз сверилась с номером на моем путеводном листке. Все совпадало. На полированной и холодной поверхности не было ни портрета, ни имени. Гравер искусно выполнил сложный китайский иероглиф. Год рождения – тысяча девятьсот семидесятый. Год смерти – две тысячи девятый. Эрик, Эрик… Воистину, неисповедимы пути.