Принуждение к контакту
Шрифт:
Ткачев дергался и хрипел, впивался побелевшими пальцами то в воротник, то в плечо, то в шею пилота. Его пальцы клешнями рвали ткань, впивались в мышцы, причиняя сильную боль. Но Громов терпел, лишь ожесточенно сопел, пряча лицо и глаза, чтобы уберечь их от изломанных ногтей Ильи.
Наконец, артефакт поддался, неохотно отлипая от пульсирующей шеи ученого. Под объектом на коже остался темный орнамент лопнувших капилляров и кровоподтеков, словно от укуса огромной пиявки. Ученый заклокотал, забился, словно в судороге, часто и сильно. Громов просунул пальцы
Артефакт оторвался, и его перламутр тут же потух, словно выключили питание. Погасли глаза ученого, оказавшиеся все это время закрытыми. Руслан ногой пнул внеземную гадость подальше от себя, скатился с заходящегося болезненными всхлипами товарища. Дернул подстилку, подтаскивая Илью ближе к выходу, чтобы на него падал слабый свет от углей. Дотянулся до лежащей подле шалаша фляги и, не жалея, плеснул на лицо ученому.
– Илья! – Руслан несильно похлопал друга по впалым щека. – Ильюха, ты меня слышишь? Ильюха?
Веки Ткачева дрогнули, мученические морщины выправились. Капли воды блестели на бледной коже, путались в бороде. Тонкие, потрескавшиеся губы задвигались, и насторожившийся Руслан услышал хриплый шепот:
– Звезды и нити. Я вижу звезды и нити… Ты чуть не убил меня, чуть не убил. Все пронизано нитями и звезды над всем…
– Илья, – вновь позвал друга Руслан. – Ты бредишь, братишка. Давай очнись, открой глаза.
Громов видел, как под тонкими веками двигаются глазные яблоки, как мелькают в узких щелях под пологом ресниц роговицы и зрачки. Ученый что-то видел, возможно галлюцинировал. Пятно от «укуса» артефакта на шее побледнело и стремительно рассасывалось. Вскоре там останутся лишь ссадины от пальцев Громова.
– Линии через небо, – продолжил бредить Ткачев. – Линии, звезды и нити…
На слове «нити» его голос вдруг сделался низким, перешел в рык и в конце концов стих, будто звук заглохшего мотора. Над головой, словно отвечая, зашелестели кроны, посыпалась сухая хвоя и листья.
Руслану стало не по себе, он с опасением посмотрел вверх, где скрипели неразличимые в темноте ветви.
– Илья! – тряхнул друга пилот. – Илья, черт возьми, что с тобой?
Голова ученого безвольно болталась на худой шее, острым бугром выпирал кадык. Руслан наклонился, прислушиваясь к дыханию друга, вновь пошлепал по небритой щеке.
– Илья! – рявкнул он.
Глаза Ильи резко открылись и уставились на пилота. Обычные человеческие глаза, ясные и чистые, без всяких зеленоватых огней.
– Я спал? – спросил он спокойным голосом.
– Типа того, – Громов не смог сдержать улыбку. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – лаконично ответил ученый. Он скосил глаза и скользнул взглядом по траве и темному лесу. Спросил удивленно:
– А это что за линии?
– Где? – обернулся Громов.
– Да вот же, на земле. Такие тоненькие, словно нитки от пряжи. Да вот, прямо тут одна тянется, – Илья ткнул пальцем в сторону. – Там еще что-то дальше, в лесу. Плохо видно…
– Чертов артефакт, – еле слышно прошипел Громов, с досадой
– Знаешь, что я тут подумал, Рус. Мне кажется, что это не просто Посещение. Они ведь не просто так приходили, Рус. Это вторжение, самое настоящее. Эта Зона, она растет, расширяется. И то, что они делают с нашими детьми… Что, если они делают их по образу и подобию своему? Пытаются вывести новый вид, совмещающий наше и их, инопланетное? Это агрессивная колонизация, Рус, иначе все теряет смысл…
– Илья, тебе нужно отдохнуть. Потом об этом поговорим, я тоже чертовски устал и не могу поддержать беседу.
– Рус, я вижу линии в воздухе…
– Завтра. Давай все завтра, при свете солнца.
– Хорошо, – не стал сопротивляться Ткачев. – Я действительно себя как-то странно ощущаю, будто ватой набит. И шея болит…
Он потер место контакта с объектом, откинулся на заменяющую подушку скатку. Через несколько минут рука съехала с шеи вниз, ученый умиротворенно засопел, уснув.
Громов тяжело вздохнул, сжимая звенящую голову. Голод, боль и недосыпание сводили его с ума. Еще и этот артефакт, будь он неладен, нужно было на себе проверить получше, а не несколько секунд. Если из-за этого Ильюхе хуже станет, то он себе не простит. А если Леша Кныш не вернется, если пропадет, как Прокофьев, то Руслан больше не выдержит. И если Илье станет хуже, то сможет ли Громов продолжать борьбу? Как долго он протянет? Да, он нашел бокс, в котором еды еще на неделю. Да, пока ему везет и ловушки не убили и не изуродовали его. Но всему когда-нибудь приходит конец.
Руслан закрыл глаза, прислушался к пустоте внутри себя. Боже, как же он устал. Как же он вымотан морально, просто выпит до дна. Это постоянное ожидание смерти, когда нервы на пределе, эта постоянная гонка со временем, чтобы успеть до темноты вернуться в лагерь. Но особенно страшно наблюдать, как Зона меняет Ткачева.
И не только его.
Громов поднес к лицу левую руку, одернул расстегнутый рукав. В свете костра темные реки почерневших капилляров и вен казались живыми, извивающимися, вгрызающимися в серую кожу. Волоски топорщились, будто наэлектризованные, ногти отливали синевой. То и дело какой-нибудь палец еле заметно дергался от непроизвольно сокращающихся мышц, ладонь словно «заморозили» слабым обезболивающим.
Руслан сжал и разжал пальцы, покрутил кистью. Со злостью поправил рукав, застегнул пуговицу.
Его взгляд упал на лежащий в траве нож, на чьем клинке поблескивали багровые отблески костра. До слуха донеслись неразборчивые бормотания Ткачева.
Если бы он был в большем отчаянии, чем сейчас, то мог бы… Это же не сложно, Илья даже ничего не успеет понять. А после… Да, уже не будет якоря, можно попробовать выбраться, вернуться к семье в Новосиб. На расспросы он сумеет ответить, знает что сказать. Тем паче что особенно и врать не придется. М-да, будь он хоть на чуток ближе к отчаянию, чем сейчас. Например, если Кныш не вернется…