Принуждение к любви
Шрифт:
Разумовская действительно подкатила через несколько минут. Я любил смотреть на нее в машине. Они были созданы друг для друга. Большинство людей, садясь за руль, буквально меняются.
У многих лезут наружу комплексы и склонности к преступлению. Образ же Разумовской за рулем обретал черты совершенства и законченности. В отличие от других женщин она держала руки на верхней части руля. Обычно так водят автомобиль люди с развитой фантазией, интеллектуальным вкусом, веселым характером, уверенностью в себе и любящие при необходимости поспорить. Иногда ее руки напоминали классическое положение - стрелки, стоящие на «без десяти два». Иногда она вытягивала их вперед, насколько это возможно, с силой упираясь спиной в подушку кресла. В движении этом было что-то порочное и весьма сексуальное.
А как она выходит из машины! А как в нее погружается…
Уже через несколько минут мы с Разумовской сидели в китайском ресторане среди огромных аквариумов, в одном из которых лениво плавала одинокая пятнистая мурена, тело которой извивалось, как флаг на ветру, и вкушали карпа в кисло-сладком соусе. Разумовская ела с таким удовольствием, будто ее перед этим долго морили голодом.
– А ты что невесел, мальчуган?
– оторвавшись от карпа, вдруг участливо спросила она.
– Что ты голову повесил? Неужто опять о печалях отечества нашего любезного страдаешь? О родине малой и большой?
Ну, это уже было слишком! Сначала Бегемот ведет себя со мной как с последним клерком, а теперь еще Разумовская позволяет себе…
– Да потому я невесел, что эрекция у меня тут на днях пропала.
– Тяжело вздохнув, я с горестным видом уставился на затаившуюся среди камней мурену, которой никакая эрекция не грозила от рождения.
Разумовская чуть не подавилась своим карпом и уставилась на меня. Я виновато понурил голову.
– Мальчуган, ты чего? Ведь неделю назад…
– Пока не вообще пропала, а поутру, - горестно поведал я.
– Знаешь, раньше поутру просыпаешься - аж звенит! Чувствуешь в себе силы - необъятные. Весь организм трубит: вот он я какой! Петь хочется. И главное - никакой бабы рядом не надо. Натуральный глас торжествующей здоровой плоти! А ну, расступись, честной народ, не то зашибу ненароком!
Наклонившись поближе к Разумовской, я чуть слышно пробормотал:
– Вот уже четыре дня…
Забыв о карпе, она внимательно смотрела на меня. Вроде бы мне удалось с достоинством выдержать ее сверлящий взор, но тут она снова принялась за остывшую рыбу, и я понял, что разоблачен.
Закончив с карпом, она отложила вилку в сторону, промокнула губы салфеткой и ласково сказала:
– Не переживай, мальчуган, сейчас по дороге зайдем в аптеку, и я куплю тебе виагру - лошадиную дозу. Не то что петь потянет, ты у меня вприсядку пойдешь!
Вот такой она была, Анна Юрьевна Разумовская.
Моя Анетта, моя первая и последняя студенческая любовь, которая после какой-то дурацкой нашей ссоры вышла назло мне замуж за офицера-разведчика - правда, менять свою чудную фамилию и становиться госпожой Панюшкиной отказалась - и уехала с ним в Америку. Там она родила сына, училась на каких-то курсах чуть ли не в Стэнфорде, стала профессиональным политологом, специалистом по утверждению демократии на постсоветском пространстве. По возвращении в Москву ее муж сразу ушел из органов, думаю, сыграла роль экзотическая в его кругах карьера жены. А расторопная и беззастенчивая Анетта тем временем стала сначала вторым, а потом и первым человеком в российском отделении одного из самых серьезных западных фондов. Официально фонд нес идеи свободы и уважения прав личности, а на деле с помощью грантов, всяческих курсов, лекций, семинаров и прочих совместных радений формировал в стране группы людей, свято убежденных, что наша богатая, но малопредсказуемая страна должна стать безопасной и послушной частью цивилизованного мира. О том, что это означает полное подчинение Западу - причем границы этого подчинения нигде и никогда принципиально не оговаривались - разумеется, говорить было не принято. Это считалось грубостью, дурным тоном, неотесанностью и манией преследования. Или еще хуже - имперским синдромом.
Не знаю, как Разумовская жила со своим доблестным мужем-разведчиком за океаном, но мне она позвонила сама сразу после их возвращения и предложила увидеться.
Произошла странная встреча. Мы о чем-то бессмысленно говорили и больше всего боялись коснуться друг друга. Ибо понимали, первое же прикосновение - и сразу станет ясно, осталось ли все по-прежнему или мы уже чужие. Прикосновение состоялось, и сразу выяснилось, что ничего не изменилось. Хорошо запомнилось только, как моя рука не узнала тонкую талию Анетты, она вдруг оказалась ощутимо раздавшейся вширь. Последствия родов, сообразил я потом.
Она вернулась в мою жизнь совершенно по-хозяйски, ничуть не сомневаясь в своем праве устроить между нами все так, как ей нравится. Я же после ухода жены, забравшей с собой сына, легко и бездумно подчинился, не понимая, на что себя обрекаю. Потому что Разумовская от природы была наделена врожденным инстинктом власти. Стремление властвовать было смыслом ее жизни. Это занятие никогда ей не надоедало. И дело было не в масштабах власти, она не претендовала на какие-то особые политические и административные высоты, хотя и делала стремительную карьеру. Просто распоряжаться окружающими, помыкать ими, разводить и сводить по собственному усмотрению было ее предназначением в этом мире, без этого она не могла. Такой вот она уродилась, моя Анетта.
Кстати, я никогда не звал ее Аней, Анькой или, прости господи, Анютой! Как-то сразу придумалось - Анетта.
Потом случайно нашел книжку с толкованиями разных имен. Про имя Анна там шел какой-то святочный лепет: «В Анне с раннего детства проявляется ее главное качество - доброта. Она с радостью ухаживает за котятами, щенками, птичками. Играя со своими куклами, обращается с ними, как с младшими детьми. В более старшем возрасте она поможет старенькой соседке с покупками и в работах по дому. Заботы родных и близких ей людей становятся и ее заботами. Окружающие нередко этим злоупотребляют, но Анна из-за этого не обижается.
Она вполне может быть сестрой милосердия, учительницей, воспитателем. Отдает себя работе полностью, не заботясь при этом о материальной стороне дела».
Я от души нахохотался, потому что все в Анетте было прямо противоположно этой характеристике. Котята, куклы и милосердие! И старенькая соседка в придачу!
Но потом дошел до конца и получил хороший удар по мозгам. Оказалось, «Анна способна полюбить человека больного, пьющего или неудачника. При этом она никогда не будет сожалеть о своем выборе. Она безропотно будет нести свой крест в течение всей жизни, стремясь помочь несчастному человеку».
После этого пассажа о «несчастном человеке» мне оставалось только наложить на себя руки. К счастью, я вовремя сообразил, что раз вся характеристика в Анетту не попадает, значит, и слова о пьющем неудачнике тоже мимо. В данном случае мимо меня. И потом, какой я неудачник? Подумаешь, не делаю карьеру, как другие! Может, у меня стиль такой? Неудачник! Да я и в школе, и в институте, и в прокуратуре, и в газете всегда был среди лучших и самых талантливых. Я никогда не сомневался, что то же самое произойдет и в любой другой конторе. А может, я волк-одиночка, в натуре? Или, например, анахорет? Или я просто начальство не люблю. При общении с человеком, который убежден, что имеет полное право помыкать мной, поучать, я начинаю невольно демонстрировать свою независимость. Причем если не словами, то всем своим видом. Всякое начальство в таких случаях, естественно, раздражается. А некоторые особи только от одного моего вида порой впадают в бешенство. Причем я вовсе этой своей особенностью не горжусь и с большим облегчением избавился бы от нее. Но пока не удается. А вот когда удастся, тут уж я закушу карьерные удила…