Приоткрой свое окно. Программа восстановления после продолжительного стресса, тревожного расстройства, травмы и ПТСР
Шрифт:
Моя история с клавиатурой из главы 1 тоже была выражением травмы, хотя я тогда этого не знала. Вместо этого я воспринимала свою историю как пример «стрессоустойчивости» или «упорства» – того, что наша культура очень превозносит.
Психолог Ангела Дакворт и ее коллеги ввели понятие «жесткость» [13] , чтобы запечатлеть качества целеустремленности, трудолюбия и упорства. Ее исследование, проведенное среди студентов, кадетов Уэст-Пойнта [14] , менеджеров по продажам в крупных корпорациях и супружеских пар показывает, что быть «жестким» – то есть упорно работать, быть мотивированным, упорно добиваться своего вопреки трудностям, прорываться свозь все препятствия – является
13
В английском языке слово grit означает «тереть/перетирать абразивным материалом или чем-то жестким», в переносном смысле стало обозначать человека, который прошел, как мы говорим, жизненную «мясорубку», но устоял и стал еще крепче. Что-то сродни нашему «тертый калач».
14
2Уэст-Пойнт – Военная академия США. Высшее федеральное военное учебное заведение армии США. Является старейшей из пяти военных академий в США. Академия расположена в городе Уэст-Пойнт, штат Нью-Йорк.
15
Стипендия Макартура (англ. MacArthur Fellows Program) – награда, которая ежегодно предоставляется фондом Джона и Кэтрин Макартур гражданам или резидентам США, обычно от двадцати до сорока лет, работающим в любой отрасли и «демонстрирующим исключительные достижения и потенциал для долгой и плодотворной творческой работы». Формальных возрастных ограничений не установлено. Иногда награду называют «грантом для гениев».
Это, конечно, правда, что быть «жестким» означает, что мы выработали некоторую способность терпеть и проталкиваться сквозь дискомфорт, чтобы достичь важной цели. Также правда и то, что жесткие люди лучше способны видеть в провале возможность обучения, а не просто приходить в уныние от него. Они лучше справляются с трудностями и удваивают свои усилия по достижению успеха. Такими качествами можно восхищаться.
Интересно, однако, что эмпирические исследования о «жесткости» умалчивают о цене за нее – и это тоже особенность наших культурных реалий.
Универсальной особенностью травмы является диссоциация – состояние, при котором мы отрезаем себя от нашей боли, а также стыда по поводу этой боли. Такая диссоциация может проявляться различными способами, включая физические заболевания, бытовое насилие, издевательства и притеснение других, различного рода зависимости, внебрачные связи, самоповреждение, агрессивное поведение или адреналиновая зависимость. В рассказах Грега, Тани и Тодда мы видим множество различных проявлений травмы.
Я выбрала для себя форму диссоциации – экстремальное торжество разума над материей – которая привела к огромным достижениям. Таким образом, хотя у меня, возможно, был относительно тяжелый груз травмы по сравнению с людьми, равными мне по социально-экономическому положению и уровню образования, мое поведение не подпадало под обычное понимание «травмированного человека». Мое поведение было принято обществом и вознаграждено.
Если сформулировать это несколько иначе: нет никаких сомнений в том, что Грег, Таня, Тодд и я, каждый по-своему были «жесткими». И в то же время я была компульсивным «пахарем», потерявшим зрение, Таня – анорексичкой и трудоголиком, Грег – ищущим адреналина донжуаном, а Тодд – агрессивным водителем и неистовым пьяницей.
Игнорирование неразрывности между стрессом и травмой
Как мы (индивидуально и коллективно) понимаем, сравниваем и оцениваем «стрессовые» или «травматические» события – это задача, которую выполняет наш мыслящий мозг. То есть значение, которое он придает такому опыту, глубоко зависит от наших семейных, организационных и общественных
Коллективно мы склонны рассматривать «стресс» и «травму» как отдельные понятия. Действительно, наш мыслящий мозг классифицирует «хронический стресс» (например, хронический трудоголизм) как отличный от «шоковой травмы» (скажем, цунами, автомобильная авария или теракт), в свою очередь они оба отличны от «травмы развития» (если человек растет в атмосфере насилия или небрежения) и «реляционной травмы» (как, например, харассмент, дискриминация или отношения, основанные на формах жестокого обращения или зависимости).
Кроме того, исследователи и врачи – специалисты, обладающие опытом в этих вопросах, – как правило, изучают и лечат «стресс» и «травму» по отдельности.
Например, исследователи, изучающие стресс, склонны проводить исследования на животных, уделяя особое внимание специальным биологическим механизмам, лежащим в основе стрессовой реакции и связанных со стрессом заболеваний. В качестве альтернативы они могут специализироваться на «элитных» исследованиях – то есть на проведении исследований с участием элитных спортсменов и сил специального назначения, включая SEAL, Рейнджерс и «зеленые береты». Эта вторая группа исследователей хочет понять, как улучшить способность системы ум – тело функционировать в условиях экстремального стресса, когда к человеку предъявляются повышенные требования.
На другом конце спектра – травма развития и реляционная травма. Это сфера деятельности семейных терапевтов, социальных работников, детских психологов и психологов-травматологов. Эти профессионалы стараются помочь людям справиться с травмирующими событиями, произошедшими в их прошлом (или настоящем), почувствовать себя лучше и нормально функционировать в своей повседневной жизни. Также эти специалисты могут изучать механизмы, через которые травма продолжает проявлять себя в течение многих лет и, возможно, даже повторяться – явление, называемое ретравматизация. Некоторые специалисты на этом конце спектра могут также специализироваться на бытовом насилии, криминальном рецидивизме, аддикциях, расстройствах пищевого поведения или суицидальном поведении.
Поскольку эти различающиеся по своим сферам деятельности исследователи и врачи проходят обучение по разным дисциплинам, публикуются в разных рецензируемых журналах, посещают разные конференции и фокусируются на разных аспектах континуума стресс – травма, не стоит удивляться, что коллективно мы рассматриваем стресс и травму по отдельности – и требуем для них совершенно разных, отличных друг от друга стратегий и / или терапевтических методов. Если мы изначально разделяем в нашем коллективном сознании понимание коренных причин, конечно, мы будем думать, что имеем дело с разными вещами.
Как бы то ни было, концептуализация стресса и травмы как отдельных понятий скрывает тот факт, что они имеют общую нейробиологическую основу. Стресс и травма не присущи событию априори – это внутренние реакции ума и тела на континуум стресс – травма. То, как именно человек попадет в этот континуум во время угрожающего жизни или затруднительного события, зависит от того, как его мозг выживания подсознательно оценит это событие с помощью нейроцепции, а не от того, как это событие сознательно рассудит, оценит или классифицирует его мыслящий мозг.
Таким образом, всякий раз, когда мы сталкиваемся с угрожающим или неблагоприятным событием, испытаем ли мы стресс или травму, определяется в основном текущей шириной нашего «окна» толерантности к стрессу.
Вот почему, например, когда пехотный отряд из тринадцати человек сталкивается с засадой, мы можем быть уверены, что будет тринадцать различных реакций со стороны системы ум – тело, потому что будет тринадцать различных «окон» различной ширины, которые встретят эту засаду. Также мы будем иметь тринадцать различных условных реакций, как справиться со стрессом или травмой после этой засады.