Природа зверя
Шрифт:
– На их месте, – заметил Карл Штефан, – я бы не пытался заслать этакого агента, на их месте я бы подпустил матушку к дверям – уж ей-то открыли б.
– Она бы не пошла.
Голос Берты Велле снова заставил всех вздрогнуть – до этого мгновения о ее существовании, кажется, все просто забыли. На трактирщицу, стоящую в дверях кухни, постояльцы обернулись разом, и та повторила чуть слышно:
– Она бы не пошла. Какая мать стала бы подвергать ребенка опасности? Она, когда уходила, знала, что не вернется.
– Возможно, – согласился Курт во всеобщей тишине. – Или, как знать,
– Ради нее же самой надеюсь, что именно так и было, – вздохнул Ван Ален.
Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и охотник, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.
– Ну, брось, – утешающе произнес он, – все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?
– Ни за что, – сквозь плач выговорила Мария, – я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.
– Здесь будет жарковато, – возразил охотник, и она отмахнулась:
– Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…
– Это кончится, но ты ничем не поможешь… – начал торговец и запнулся, когда Ван Ален молча повернул к нему голову.
– Началось, – сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.
– Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? – предложил Карл Штефан. – Ну, в комнату, что ли…
Ему никто не ответил – все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.
– Вы же сказали – этого не случится! – сипло выкрикнул он. – Ваши ухищрения не помогают, сделайте что-нибудь!
– Этого не случится, – подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. – Макс!
– Мне больно, – проговорил парнишка с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. – Он прав – не помогает… напрасно все это…
– Макс! – повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. – Посмотри на меня.
Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.
– С тобой ничего не происходит, – произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. – Ничего.
– Ломит кости, – с болезненным хрипом возразил Хагнер. – Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.
– Нет, – повторил Курт твердо. – Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.
– Мне больно, – повторил парнишка, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:
– Разумеется. Сейчас
– Я не пытаюсь…
– Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум – а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.
– Я ведь не могу ощущать то, чего нет.
– Если я завяжу тебе глаза, – терпеливо и спокойно произнес Курт, – прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах – подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри – никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, – одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. – Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, – продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. – Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что-то на самом деле, а не только в памяти – это уже было бы заметно.
– Но боль на самом деле, – возразил Хагнер тихо, и он кивнул:
– Разумеется. Наш разум – строптивая штука, он ни в какую не желает отбрасывать то, что привычно, а тело – бесхарактерная, безвольная дура, которая легко повинуется. А вот твой дух, Макс, это то, что принадлежит только тебе, это и есть ты сам. Вот только – кто ты сам? Быть может, сейчас, в эту минуту, ты просто пытаешься это решить? Колеблешься после услышанных этим вечером слов нашей гостьи?
– Нет, – отозвался Хагнер твердо.
– Хорошо, – согласился Курт, следя за тем, как мало-помалу меркнет пламенное отражение в зрачках и ореховый оттенок медленно растворяется в серых глазах. – Я иного от тебя и не ждал. В таком случае просто возьми себя в руки. Рассуди здраво. Осознай: прошло слишком много времени, чтобы продолжать верить в то, что обращение началось и продолжается. С тобой ничего не происходит. Просто привычка. Слышал ведь, что это наша вторая натура; в твоем случае это утверждение даже слегка тянет на анекдот. Просто перестань забивать этим мысли, и все закончится.
– Не думаю, что это так просто…
– Заметь, – призвал Курт, позволив себе пропустить в голос чуть легкомысленности, – в горле уже не хрипит. Руки расслабились. Вижу, дыхание идет ровно. Поверь, если сейчас Бруно подкрадется со спины и внезапно воткнет тебе иглу чуть ниже этой самой спины – остатки твоей боли улетучатся в тот же миг. Разум перекинется на другое, и тело ему подчинится. Испытаем на практике?
– Благодарю, – с принужденной улыбкой откликнулся Хагнер, снова глубоко вобрав в себя воздух. – Думаю, я обойдусь вашей теорией.