Природа. Дети
Шрифт:
Здесь особенно четко проступает ритмический строй сказки. Четвертый эпизод кончался воем деревьев, пятый — воем собаки, шестой — волчьим воем.
Вой собаки противопоставлен волчьему вою так же отчетливо, как на протяжении всей сказки добрые силы природы противопоставляются злым или опасным для человека.
И седьмой эпизод начинается воем! Тут оказывается, что, кроме добрых и злых сил, есть в природе еще и безличные, инертные; но в своем равнодушии они могут стать предательскими: «На одной стороне полукруга воет собака, на другой — воет волк. А ветер нажимает на деревья и разносит их вой и стон, вовсе не зная, кому он служит. Ему все равно, кто воет, дерево, собака — друг человека, или волк — злейший враг его,— лишь бы он выл. Ветер предательски доносит волку жалобный вой покинутой человеком собаки. И Серый, разобрав живой стон собаки от стона деревьев, тихонечко выбрался из завалов и с настороженным единственным ухом и прямой половинкой хвоста поднялся на взлобок. Тут, определив место воя возле Антиповой сторожки, с холма прямо на широких махах пустился в том направлении».
Одновременность событий четвертого, пятого и седьмого эпизодов (в седьмом выясняется, почему Травка была этим утром на болоте) подчеркнута напоминаниями о ветре. В четвертом эпизоде от него стонали и выли деревья. В пятом эпизоде читаем:
«Среди звуков стона, рычания, ворчания, воя в это утро у деревьев иногда выходило так, будто где-то горько плакал в лесу потерянный и покинутый ребенок.
Вот этот плач и не могла выносить Травка и, заслышав его, вылезала из ямы в ночь и в полночь. Этот плач сплетенных навеки деревьев не могла выносить собака: деревья животному напоминали о его собственном горе». Рассуждение возобновляется и продолжается в седьмом эпизоде: «Может быть, для нее, в ее собачьем понимании, Антипыч вовсе даже не умирал, а только отвернул от нее лицо свое. Может быть, она даже и так понимала, что весь человек — это и есть один Антипыч со множеством лиц. И если одно лицо его отвернулось, то, может быть, скоро ее позовет к себе опять тот же Антипыч, только с другим лицом, и она этому лицу будет так же верно служить, как тому...
Так-то скорее всего и было: Травка воем своим призывала к себе Антипыча».
Со сколькими собаками уже познакомил нас Пришвин! И всякий раз он находит новые черты для их характеристики. Здесь, в «Кладовой солнца», особенно в седьмом эпизоде,— едва ли не самое глубокое пришвинское исследование психологии собаки, ее связи с человеком. Не пересказываю этого эпизода, ограничась приведенной цитатой.
Кончается эпизод тем, что Травка повернула к тропе, по которой ушел от сестры Митраша. А следующий, восьмой, эпизод начинается описанием Блудова болота, куда Митраша и Настя пошли собирать клюкву, и страшного места на болоте — Слепой елани («то же самое, что зимой в пруду прорубь»,— поясняет автор). Тут и объяснение заглавия сказки-были: «[...] болото становится кладовой солнца, и потом вся эта кладовая солнца, как торф, достается человеку в наследство». Научное описание переходит в эмоциональное изображение — тут «старушки елки», одна другой чуднее, и черный ворон, стерегущий свое гнездо, п сороки. Все они, особенно ворон и сороки, не безразличны к тому, что маленький человек с ружьем приближается к Слепой елани: «может быть, скоро будет пожива».
К этой части восьмого эпизода относится запись в дневнике Пришвина 1950 года (то есть сделанная через пять лет после работы над сказкой-былью): «Надо не оставлять найденное мною в «Кладовой солнца» пользование в рассказе вставкой, как бы новеллой-интермедией. Человеку, конечно, близок тоже человек, а не какой-нибудь торф. Но, затронув интерес к судьбе человека, можно воспользоваться необходимостью передышки и вставить повестушку о торфе, о лесе. Так делал Тургенев, вставляя рассказ о прошлом героя...
Между тем у меня описывается мальчик в болоте, и я пользуюсь интересом к судьбе мальчика, чтоб дать понятие о болоте. Так можно, мне думается, открыть в поэзии дверь для знания и соединить одно с другим в понимании» (т. 5, стр. 719—720).
Мне кажется по меньшей мере допустимым, может быть и более точным с точки зрения структуры сказки-были, определение экскурса о болоте не как вставки, а как вступления к эпизоду о приключениях Митраши на болоте.
Описание болота и процесса образования торфа занимает около двадцати строк текста. Вероятно, Пришвин определил эти строки как вставку, потому что они не подчинены тому «песенному ритму», который автор считает характерным для сказки.
Определение «новелла-интермедия» можно как будто с большим основанием отнести к другому отрывку эпизода — воспоминанию рассказчика о том, что говорил про болото Антипыч. Оно тоже выбивается из общего ритмического хода повествования и к тому же связано с сюжетом только ассоциативно.
Митраша решил сократить путь — тропа уходила куда-то влево, но виднелась и напротив, за поляной. И он пошел напрямик — через поляну. Вступив на нее, почуял опасность, но было уже поздно: его тянуло вниз. Он только и мог, что положить плашмя ружье на болото и, опираясь на него руками, не шевелиться. Митраша услышал Настин зов и ответил на него, да ветер унес его крик в другую сторону. Тут равнодушный ветер оказался злым. «И очень умные на всякое поганое дело сороки смекнули о полном бессилии погруженного в болото маленького человечка».
Снова — недобрые силы природы. Кончается эпизод тем, что Митраша и кричать перестал. «По его загорелому лицу, по щекам блестящими ручейками потекли слезы».
Начало девятого эпизода соотносится с началом восьмого. Как тот начинался описанием болота, так этот — трактатом о клюкве. В восьмом — приключения Митраши на болоте, в девятом — Насти. Действие эпизодов разворачивается в разных точках пространства (Блудова болота), но в одно время. Их пространственная и временная соотнесенность — важный элемент «ритмического расположения материала».
Настя так увлеклась сбором клюквы — от ее обилия вся «палестинка» была кроваво-красного цвета,— что сама незаметно сошла с набитой тропы. И не подумала она, что надо крикнуть брату: «Милый друг, мы пришли!»
Черный ворон, крикнувший «дрон-тон» в восьмом эпизоде, когда увидел, что «маленький человек с двойным козырьком и ружьем близится к Слепой елани и что, может быть, скоро будет пожива», снова крикнул свое «дрон-тон» в девятом эпизоде, и это значило, что от «ползающей девочки вороновой семье, может быть, еще больше достанется».
Рассказчик укоряет ворона за то, что не перенес он Насте «на своих могучих крыльях весточку о погибающем брате». Ритм и стиль обращения к ворону близки к народным причитаниям.
Начинает вечереть. Настя ничего не видит, кроме россыпи клюквы, а на болоте идет своя жизнь. Появляется огромный лось. К теплу нагретого солнцем черного пня припадают ящерицы, бабочки, черные мухи. «Ядовитые змеи-гадюки в это время года стерегут тепло, и одна громадная вползла на пень и свернулась колечком на клюкве».
Изображение начала вечера на болоте по «сюжетному ритму» соотносится с картиной рассвета в третьем эпизоде (где поспорили дети и пошли по разным тропам).
После равнодушного к девочке лося, злого ворона, злой гадюки Настя увидела собаку. Это была знакомая ей Травка. Потянувшись к корзине, чтобы угостить Травку хлебом (а как раз на запах хлеба и бежала Травка), Настя, заметив, как много набрала она клюквы, испугалась: «Сколько же времени прошло, сколько клюквинок легло с утра до вечера, пока огромная корзина наполнилась? Где же был за это время брат голодный и как она забыла о нем, как она сама забыла себя и все вокруг!»