Пришельцы. Выпуск 2
Шрифт:
— Внешний вид бывает обманчив, — сказал Шестирукий и засмеялся вторым ртом, что означало еще большую степень веселья, — на присутствующих, разумеется, не распространяется… Да-да, можешь потрогать… Что? Да, самка… Молоденькая еще. Да-а… Мы сами тут не все виды еще изучили, но эта точно не плотоядная… по морде видно. Да-а… Сидит эдакая драконша. Поглядеть — упасть не встать. Хочется тикать, что есть сил, да отстреливаться, ведь правда?
— Правда, — подтвердил Землянин, опасливо притрагиваясь индикатором к нижнему левому клыку. — С виду, конечно,
— А она оказывается травоядной или, вообще, усваивает что-то из атмосферы. А бывает наоборот — такое что-то пушистое, невесомое, нежное… Что-то лопочет — лопочет. Хочется взять и прижать к себе. А внутри хитиновый панцирь да стальное жало. Как сорвавшаяся пружина. Прошибает скафандр высшей защиты.
— Да, бывает, — подтвердил Землянин. — Это и нам знакомо. И как же эта зверушка, по-твоему, может называться?
Шестирукий с другой стороны подобрался к морде чудовища и теперь пытался прутиком пощекотать ей ноздри.
— А? Что?.. А бес ее знает… Я ж говорю, фауна на Эксперине еще плохо изучена… Говорят, что хищников пока никто не видел…
— А не взбрыкнет?
— Так я чего и добиваюсь… Стоит, как неживая. Хоть бы чихнула, что ли… А то и фото на память не выйдет — скажут, муляж.
— Может, не надо, — робко заметил Землянин, когда она облизнулась и нечто, вроде слюны, капнуло с шершавого розового язычка.
— Трусоваты вы, братья по разуму…
— Зачем трусоваты, — обиделся Землянин и демонстративно уселся на хвост между шипами, — просто перестраховаться никогда не повредит. Знал бы ты, в каких передрягах я побывал…
— Да ладно, ладно хвалиться, — запыхтел Шестирукий.
Он повис, ухватившись четырьмя руками за правый клык колосса и закидывая ногу за отвисшую нижнюю губу исполинши.
— Судьба, брат. От нее не уйдешь… Где написано на роду, там и крякнешь. Кому положено потонуть, тот уже не сгорит. А если эта… надумает меня укусить — значит судьба…
— Погоди-погоди, судьба, — озабоченно проговорил Землянин, — чё ж ты прешь-то на рожон. Тут и корова боднула бы…
Но драконша сохраняла невозмутимость и молчание.
— Мусь, — послала она жалобный телепатический сигнал, — это выше моих сил…
— Терпи…
— Мусь, я правда похудела за это время?
— Не вздумай съесть их, корова! Всякий раз, когда тебе хочется мучного или мясного, представляй свою талию и взгляд своего Доста на нее. Если ты не сбросишь еще килограмм сорок — тебе нечего и думать о замужестве. Ей-богу, у него есть выбор. Сколько тощеньких, стройненьких шастает по окрестностям. Имей же силу воли… Правда, на мой взгляд, идеал женской красоты… м-м-м, в общем, мужики все придурки. Ничего в этом не понимают и женятся на скелетинах, которые гремят костями…
— Мусь, тут две такие пироженки!!! САМИ ЛЕЗУТ В РОТ!!! Я больше не могу… Пропади они все пропадом, жрать хочу-у!!!
1993 г.
Фломастер
Я скрипнул зубами. Племянница уехала. Фото в рамочке было испорчено. Что за несносный ребенок! Восемь лет. Что-то уже в голове должно же находиться! И это не безобидная шалость. Выдавить тюбик зубной пасты в бидончик с парным молоком да размешать хорошенько! Спрятать пульт от телевизора — ходи теперь — нажимай на кнопки. И мой портрет. Мой хороший дачный портрет, где я в лучах июльского солнца сижу в плетеном кресле. Где я мечтательно воздел глаза к небу и загадочно улыбаюсь. Ну, прям поэт. Испортила.
Так вот, эта зверушка фломастером пририсовала синяк, несколько прыщей, обвислые запорожские усы вместо моей, аккуратно подстриженной, щеточки. Наштриховала какие-то клочья волос на подбородке и шее, отчего лицо сделалось лицом пьянчуги. Ну, если уж не пьянчуги, то старика-дворника, который не знает, что такое гель после бритья, считает, будто галстук — морской парусный термин, а элегантным понимает мужчину, меняющего носки по пятницам. Ни стереть, ни соскоблить эти почеркушки — зар-раза… И что у нее за фломастеры? Где ей Нина покупает? «Мэ-эджик». Фу-ты, ну-ты… Чтоб еще раз пригласил эту обезьянку к себе на дачу!!! Ни за что! Или пусть Нинка ее на поводке водит.
Утром скрипнула зубами Ольга. Точнее, охнула, и уж потом скрипнула. Точнее, сначала я охнул, а уж потом она. Ну и скрипнули в той же очередности.
Я пошел умываться. А она все еще ворочалась да потягивалась. Глаз не размыкая. Я в ванной как в зеркало поглядел — обалдел. (Восклицания и скрип.) И тут же вышел. Ну, чтоб ей сказать, что меня ночью кто-то крепко отметелил. Локтем в глаз, скорее всего.
— Ва! И-й!!! — она даже завизжала, по-моему, совершенно не узнала спросонья, мол, кто такое по дому ходит.
— Ты на себя в зеркало смотрел? — сказала благоверная, выдохнула, опознав. Села на кровати в оборонительную позу и подтянула одеяло к подбородку. — Ва-ась, это ты?
— Я-я. Кто ж еще? Ты-то что? Спишь все? А тут мужа в хлам уделали ночью! Во время сна причем!
— Ва-вась. Это точно ты?
— Кто ж еще с тобой может быть в супружеской постели! Хотя-а…
Половина юмора не оценила. Глаза ее оставались круглыми и крупными. Я осторожно провел ладонью по щеке — под глазом было больно.
— Та-ам… Зеркало та-ам… — прошептала испуганная женщина.
— Да видел я… — махнул рукой и вернулся в санузел, — убедиться в этом ужасе еще раз.
Волнуясь заметно меньше, а расстраиваясь заметно больше, я прошлепал по кафелю в «белоснежный уголок», но не удержался от вторичного вопля! Вопль вырвался, как импортное стильное «Bay!» Но неподконтрольный преобразился в несколько междометий и упоминание мамы. И синяк, и прыщи, и обвислые волосья под носом, и клочья — все было, как на выброшенном фото. Разукрасил меня племянничный фломастер от души.