Прислуга
Шрифт:
— Сегодня днем я разговаривала с миссис Штайн, — сообщаю я.
Руки Эйбилин замирают.
— Я так и знала, что-то случилось. У вас по лицу видно.
Набираю побольше воздуха и решительно произношу:
— Она сказала, что ей очень понравились ваши рассказы. Но… она не может обещать, что напечатает, пока мы не напишем книгу целиком. — Стараюсь, чтобы мои слова прозвучали оптимистично. — Мы должны закончить к новому году.
— Но это ведь хорошая новость, верно?
Я киваю, изо всех сил стараясь улыбаться.
— Январь, —
— Она сказала, что для того, чтобы она приняла работу, нужно не меньше двенадцати интервью. — Напряжение в голосе невозможно скрыть.
— Но… у вас больше никого нет, чтобы поговорить, мисс Скитер.
Нервно стискиваю руки, закрываю глаза.
— Мне некого больше попросить, Эйбилин. — Голос мой звучит пронзительней обычного. Последние четыре часа я только об этом и думала. — Ну кто, скажите? Паскагула? Стоит мне заговорить с ней, и мама тут же все узнает. Я-то с другими служанками незнакома.
Эйбилин так резко отводит глаза, что я готова расплакаться. Черт тебя побери, Скитер. За несколько секунд я вновь воздвигла стену, которая постепенно разрушалась в течение последних месяцев.
— Простите, — спешу извиниться я. — Простите, что повысила голос.
— Нет, нет, все в порядке. Это мое дело — найти остальных.
— А может… прислуга Лy-Анн? — нерешительно предлагаю я, вытаскивая свой список. — Как ее зовут… Ловиния? Вы с ней знакомы?
Эйбилин кивает, по-прежнему не поднимая глаз.
— Я спрашивала Ловинию. Это ее внук ослеп. Она сказала, что, конечно, жаль, но она должна думать прежде всего о нем.
— А служанка Хилли, Юл Мэй? С ней вы не говорили?
— Ей нужно отправлять своих мальчиков в колледж на следующий год.
— А другие, с кем вы ходите в церковь?
— У всех свои причины. Но на самом деле они очень боятся.
— Но скольких вы спрашивали?
Эйбилин открывает блокнот, листает. Губы шевелятся, она считает про себя. И произносит:
— Тридцать одну.
Разрешаю себе выдохнуть. Даже не заметила, что до сих пор не дышала.
— Довольно… много.
Эйбилин наконец решается посмотреть мне в глаза.
— Я не хотела говорить вам… пока не будет ответа от леди… — Снимает очки. Свою глубокую обеспокоенность она пытается скрыть за неуверенной улыбкой. — Я спрошу еще раз.
— Хорошо, — вздыхаю я.
Эйбилин, сглотнув, часто-часто кивает, придавая убедительности своим словам:
— Прошу вас, поверьте мне. Позвольте остаться в этом деле вместе с вами.
Я вынуждена прикрыть глаза, не в силах видеть ее встревоженное лицо. Как я посмела повысить на нее голос?
— Эйбилин, все в порядке. Мы… вместе.
Проходит несколько дней. Я сижу в жаркой кухне, скучаю, непрерывно курю — в последнее время не могу остановиться. Наверное, у меня «зависимость». Любимое словечко мистера Голдена. «Все зависимые — идиоты». Он время от времени вызывает меня в свой кабинет, просматривает статьи с красным карандашом в руках, зачеркивает, помечает и ворчит. Под конец удовлетворенно буркает:
— Нормально. У вас нормально?
— Нормально.
— Ну и нормально.
На выходе толстая секретарша протягивает чек на десять долларов, и за мою работу в качестве Мисс Мирны этого вполне достаточно.
В кухне жарко, но мне нужно выбраться из своей комнаты, где я только и делаю, что переживаю по поводу отсутствия других желающих сотрудничать с нами. Ну и курить я могу только здесь, потому что это единственное помещение в доме без вентилятора под потолком, раздувающего пепел. Когда мне было десять лет, папа попытался установить здесь вентилятор, не спросив Константайн. Она изумленно ткнула пальцем, как будто увидела грузовик на потолке.
— Это для тебя, Константайн, чтобы не мучилась от жары, ты же все время в кухне.
— Я не смогу работать, если здесь будет вентилятор, мистер Карлтон.
— Запросто сможешь. Сейчас только подключу его.
Папа спустился со стремянки. Константайн тем временем налила воды в кувшин.
— Валяйте, — вздохнула она. — Включайте эту штуку.
Папа повернул выключатель. В ту же секунду, подхваченное порывом воздуха, облако муки взметнулось вверх и закружилось по кухне, записи рецептов взлетели со стола и угодили прямиком на горящую плиту. Константайн живо схватила полыхающий бумажный ком и сунула его в кувшин с водой. Вентилятор провисел на потолке ровно десять минут, а дырка от него осталась по сей день.
В газете сенатор Уитворт указывает на пустующие земли, где планируется построить новый городской Колизей. Переворачиваю страницу. Не желаю, чтобы мне напоминали о свидании со Стюартом Уитвортом.
Появляется Паскагула. Наблюдаю, как она вырезает рюмкой кружочки теста для печенья — только для этого рюмка и используется. Окно позади меня распахнуто, створку придерживает каталог «Сирс, Ребак и К°». Ветерок шевелит картинки с двухдолларовыми миксерами и пластиковыми игрушками, уже сморщенные и пожелтевшие после нескольких дождливых дней.
«Может, все-таки попросить Паскагулу? Может, мама и не узнает». Кого я пытаюсь обмануть? Мама следит за каждым ее шагом, да и сама Паскагула, кажется, до смерти боится меня, как будто я в любой момент готова ее отругать. Годы пройдут, пока она справится со своим страхом. Интуиция подсказывает — не связывайся с ней.
Телефонный звонок звучит как сигнал тревоги. Паскагула роняет ложку, а я стремительно хватаю трубку. Шепот Эйбилин:
— Минни готова нам помочь.
Проскальзываю в кладовую, устраиваюсь на своей банке с мукой. Несколько секунд не могу перевести дыхание.