Прислуга
Шрифт:
Библиотека для цветных никуда не годится. Несколько лет назад около белой библиотеки проходила сидячая забастовка, об этом писали в газетах. Когда толпа чернокожих явилась на эту демонстрацию, полицейские просто спустили на них немецких овчарок. Глядя на Эйбилин, я вновь вспоминаю, как она рискует, ведя беседы со мной.
— Я с радостью возьму для вас любые книги, — говорю я.
Эйбилин спешит в спальню и возвращается оттуда со списком.
— Я, наверное, отмечу те, которые хочу в первую очередь. В библиотеке Карвер я уже три месяца в листе ожидания на «Убить пересмешника».
Она отмечает следующие книги: «Души черного народа» Дю Буа, стихи Эмили Дикинсон (любые), «Приключения Гекльберри Финна».
— Некоторые я читала в школе, но не до конца. — Она продолжает отмечать, периодически задумываясь над следующей книжкой.
— Вы хотите почитать… Зигмунда Фрейда?
— О, он потрясающий, — кивает Эйбилин. — Мне интересно узнавать, как работает голова. Вам когда-нибудь снилось, что падаете в озеро? Он пишет, что это вы вспоминаете собственное рождение. У мисс Франсес, у которой я работала в 1957-м, у нее были все его книги.
На двенадцатом заглавии я решаюсь спросить:
— Эйбилин, а давно вы собирались попросить меня об этом? Чтобы я взяла для вас книги?
— Какое-то время, — пожимает она плечами. — Наверное, боялась.
— Вы думали… я откажусь?
— У белых свои правила. Я же не знаю, каких вы придерживаетесь, а каких — нет.
Мы пристально смотрим друг на друга.
— Я устала от правил, — наконец произношу я.
Эйбилин усмехается и выглядывает в окно. И я понимаю, насколько неубедительно для нее звучит это признание.
Битых четыре дня я торчу за машинкой в своей комнате. Двадцать отпечатанных страниц, испещренных красными пометками и исправлениями, превращаются в тридцать одну аккуратную страницу на белой стрэнтморской [28] бумаге. Я пишу краткую биографию Сары Росс. Эйбилин выбрала себе такой псевдоним в память своей учительницы, которая скончалась много лет назад. Указываю возраст героини, чем родители зарабатывали на жизнь, а следом идут рассказы Эйбилин в том виде, в каком она сама их написала, — простые и откровенные.
28
Мелованная бумага высокого качества.
На третий день мама кричит снизу, чем это я там занимаюсь дни напролет. А я кричу в ответ, что печатаю заметки по поводу изучения Библии — пытаюсь объяснить, почему я люблю Иисуса.
Слышу, как мама говорит отцу после ужина: «Она занялась делом». Приходится теперь таскать с собой повсюду Библию, чтобы выглядело правдоподобно.
Читаю, правлю, вечерами отвожу текст Эйбилин, и она тоже перечитывает. Над теми местами, где все идет гладко, она улыбается и покачивает головой, но когда дело доходит до мрачных эпизодов, она снимает очки и замечает:
— Понимаю, я сама это написала, но неужели вы действительно хотите рассказать о…
И я твердо отвечаю:
— Да, хочу.
Признаться, я и сама удивляюсь, что же такого в рассказах об отдельных холодильниках для черных в доме губернатора, о белых женщинах, закатывающих истерику из-за складок на салфетках, о том, как белые детишки называли Эйбилин мамой.
В три часа ночи, сделав лишь два небольших исправления в тексте, который ужался до двадцати семи страниц, я укладываю рукопись в желтый конверт. Вчера я позвонила в офис миссис Штайн. Ее секретарша Рут сказала, что та на совещании, но записала мое сообщение о том, что интервью готово к отправке. Сегодня миссис Штайн не перезвонила.
Прижав конверт к груди, я готова разрыдаться от изнеможения. На следующее утро отправляю его по почте. Возвращаюсь домой, падаю на свою старую железную кровать и начинаю думать, что произойдет… если ей понравится. Что, если Элизабет или Хилли разоблачат нас? Что, если Эйбилин выгонят с работы, посадят в тюрьму? Я словно несусь вниз по длинному тоннелю. Боже, а вдруг ее искалечат, как того темнокожего юношу, что зашел в туалет для белых? Что я творю? Зачем подвергаю ее такому риску?
Проваливаюсь в сон. И все следующие пятнадцать часов меня мучают кошмары.
На часах четверть второго. Я, Хилли и Элизабет сидим в столовой Элизабет в ожидании Лy-Анн. Я сегодня ничего не ела, если не считать маминого «гормонально-корректирующего» чая, меня подташнивает, и вдобавок я нервничаю. Ноги ерзают под столом. И вот так уже десять дней — с тех пор, как отправила Элейн Штайн записки Эйбилин. Я звонила в Нью-Йорк еще раз, и Рут сказала, что передала все еще четыре дня назад, но до сих пор никакого ответа.
— Ну разве это не чудовищная грубость? — Хилли бросает мрачный взгляд на часы.
Лy-Анн опаздывает уже во второй раз. Эдак она ненадолго задержится в нашей группе.
В столовую входит Эйбилин, я изо всех сил стараюсь не смотреть на нее. Боюсь, Хилли или Элизабет могут догадаться о чем-нибудь по моему взгляду.
— Прекрати болтать ногой, Скитер. Ты весь стол шатаешь, — ворчит Хилли.
Эйбилин в своей белоснежной униформе двигается по комнате почти неслышно, ничем не выдавая наше с ней знакомство. Полагаю, она научилась мастерски скрывать свои чувства.
Хилли тасует колоду, сдает «джин рамми». Пытаюсь сосредоточиться на игре, но стоит глянуть на Элизабет, как всякие мелочи всплывают в памяти. Как Мэй Мобли ходила в туалет в гараже, как Эйбилин запрещают хранить ее ланч в холодильнике Лифолтов. Маленькие тайны, в которые я теперь посвящена.
Эйбилин подносит мне печенье на серебряном подносе. Наливает чай с таким видом, будто мы совершенно незнакомы. С тех пор как отправила письмо в Нью-Йорк, я заходила к ней дважды, оба раза приносила книги из библиотеки. Она все так же встречает меня в зеленом платье с черными узорами. Иногда она украдкой снимает под столом туфли. А в прошлый раз достала пачку «Монклэр» и закурила, прямо при мне, и это было так непринужденно и так здорово. Я тоже взяла сигаретку. А сейчас она смахивает со стола крошки в серебряный совочек, который я подарила Элизабет и Рэйли на свадьбу.