Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов
Шрифт:
Важно осознать, что в этих обществах нет ни собственности, ни денег в том смысле, который мы вкладываем в данные понятия. Ориентированные на традицию антропологи «критикуют разрушительную роль денег по отношению к традиционным культурам и социальным структурам» 35 . При этом антропологи фиксируют, что в современных обществах встречается досовременное отношение к деньгам.
Традиционное российское общество – досовременное. Деньги – атрибут города, государства, господ и торговцев. Обратимся к работам антропологов, исследовавших культуру самого мощного слоя дореволюционного российского общества – традиционного крестьянства. «Деньги чужды фольклорному герою, они противостоят не только крестьянскому обиходу, но и всей сфере обыденной и нормативной повседневности. Фольклорные “места денег”: город, дорога (традиционное место грабежа и разбоя) или царский двор – это места, где фольклорному герою грозит
35
Архипова А., Фрухтманн Я. Вокруг денег: От фетиша до табу // Фетиш и табу: Антропология денег в России. С. 18.
36
Богданов К. Фольклорный аудит: наличность и персонал // Фетиш и табу: Антропология денег в России. С. 276.
37
Хаккарайнен М. Еврейские деньги в постсоветских воспоминаниях // Фетиш и табу: Антропология денег в России. С. 445.
Не в дореволюционном, а, спустя век, в современном российском обществе антропологи фиксируют примеры магического отношения к деньгам: показать «деньгу» растущему месяцу в небе – чтобы деньги прирастали; черт раскладывает порченые денежки на улице – их нельзя поднимать; хозяйка держит веник перевернутым – чтобы деньги из избы не вымести, – эти и другие практики характерны для наших современников как в городах, так и в провинции.
Понятие собственности неотделимо от рыночных отношений. Оно вырастает из рынка, упорядочивает и регулирует рыночные отношения. Традиционное российское крестьянство – дорыночное. Его идеал – натуральное хозяйство. Ненависть к кулаку – органика отношения принципиально дорыночного человека к человеку рынка, который привносит рынок, разрушающий патриархальную реальность, в «наш» мир. Человек рынка обладает навыками и компетенциями, которых напрочь лишен дорыночный человек. Он может соблазнить, обмануть, загнать в кабалу и так далее. Наконец, он разрушает великий и вечный принцип крестьянской уравнительности, на котором стоит сельский мир.
Собственность базируется на полноте свободы и ответственности – юридической и экономической, дающей право компетентно распоряжаться объектом собственности. Русский крестьянин частично (часто минимально) субъектен. Его свободу ограждает иерархия, наблюдающая за ним, присматривающая, «чтобы не начудил».
Всеобщий присмотр всех за всеми – норма патриархальной жизни. В традиционной деревне эта практика сохраняется по сей день. Старшие присматривают за молодыми, женщины – за девушками и докладывают старшему в роде. Мужу сообщат, куда ходила жена. Жене – где и с кем «путался» муж. Родителям – где были и что делали дети. Какая бы то ни было приватность в этой реальности немыслима.
Существуют вещи, о которых мы стараемся не думать и которое не любим произносить вслух. Они разрушают психологически комфортную картину мира, колеблют позитивные мифы, на которых базируется наша культура. Прежде всего, это мифология Просвещения и мифология Прогресса, на которых исторически базируется позитивная финалистская картина мира 38 . Ценность свободы относится к общеразделяемым (вернее, общедекларируемым) конвенциям нашего общества. Мы все декларируем приверженность свободе и полагаем себя свободными людьми. При этом масса людей не различают «свободу» как категорию личностного сознания и архаическую «волюшку вольную».
38
Речь идет не об идеологиях Просвещения и Прогресса, а о мифологических трактовках этих идеологических систем, в которых Просвещение и Прогресс выступают гарантами наступления «светлого будущего» всего человечества.
Понятие «свобода» имеет два измерения: социальная свобода, которая задается внешней по отношению к субъекту инстанцией (конвой, власть, Церковь, барин, общественное мнение), и свобода внутренняя, задаваемая нравственным сознанием человека. Зрелый, внутренне свободный человек может оказаться в ситуации, которая жестко ограничивает его свободу. К примеру – жизнь в СССР. Что же касается внутренней
Заметим, народное сознание различает стыд и совесть. Это различение проявляется в присказке «ни стыда ни совести». Если совесть есть глас Божий в человеке, то стыд предполагает внешнюю по отношению к субъекту действий санкцию («людей бы постыдился»).
Так вот, традиционно-архаический человек вожделеет «волюшки вольной», то есть такой ситуации, когда он может идти за любыми своими импульсами и желаниями, которым никто не препятствует.
Это различие интересно проявлялось в культуре преступного сообщества. В доброе старое время во всех местах заключения висел плакат «На свободу с чистой совестью», в то же время воровская клятва звучала как «Век воли не видать». Власть вдохновляла заключенных стремлением к свободе, а настоящий вор вожделел воли.
Свобода возможна в контексте зрелого нравственного сознания. Она неотделима от ответственности. Человек, лишенный нравственных оснований и попадающий в ситуацию социальной свободы, безответствен во всех аспектах и проявлениях. Он сдерживаем только внешними механизмами и мечтает о мире, в котором эти ограничители отсутствуют. Этот человеческий тип называется рабом. Наши представления о политкорректности заставляют избегать данного определения, между тем оно точно фиксирует качественные характеристики исследуемого явления.
Культура раба разных социальных инстанций не формирует и не закрепляет в чреде поколений навыков, компетенций и черт характера, необходимых для ответственного поведения. По всему этому традиционный, дорыночный человек экзистенциально не готов к ситуации свободы и ответственности, в том числе и в рыночной реальности. А кулак (богатей, мироед, сволочь) – готов и, естественно, пользуется этим конкурентным преимуществом, загоняя мужика в кабалу. К примеру, традиционный человек, как и ребенок, живет в горизонте «здесь и сейчас». И если ему предлагают прямо сейчас нечто очень привлекательное, а расплатиться надо будет потом, когда-то, – нет сил устоять. Собственник, человек рынка живет в пространственно-временном континууме. Он автоматически просчитывает: сколько это привлекательное стоит сейчас, какая цена сложится через месяц или через полгода. Для него трата всегда осмысленна. Можно рисковать, но – осознавая это обстоятельство и соотнося риск с перспективой возможной прибыли. Традиционный человек вообще не мыслит в категории прибыли. Деньги жгут его карманы. От них надо быстро освободиться.
Русский крестьянин отказывал частной собственности в моральной санкции. Утверждал, что собственность – реалия чуждого крестьянству мира: города, торговли, воплощающих товарно-денежные отношения инородцев, господ, государства. И всеми силами выдавливал деньги и собственность из сельского мира. Классовая ненависть крестьянина к кулаку – фронт отторжения чуждого мира, разрушающего вечный космос досовременного общества.
Интересно и в высшей степени показательно, что российский интеллигент, любующийся крестьянским миром, ровно так же осуждал кулака как агента темных сил, разрушающих дорогой его сердцу патриархальный мир. Приведем известное высказывание публициста-народника Александра Николаевича Энгельгардта: «Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги… Этот кулак землей занимается так себе, между прочим… У этого все зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только и думает… Он пускает этот капитал в рост, и это называется “ворочать мозгами”. Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами» 39 .
39
Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. 1872–1887. М.: Гос. изд-во сельскохозяйственной литературы, 1956. С. 400.
В данном высказывании гораздо интереснее не оценка кулака, а характеристика Энгельгардта, которая вырисовывается из текстов известного публициста и знатока русского крестьянства. Энгельгардт отторгает экономического человека по принципиальным основаниям. При этом позиция самого автора внутренне противоречива. Помещик, согласно Энгельгардту, может разворачивать товарное производство. Это нормально и естественно. А крестьянин должен трудиться из любви к труду, земле и хлебу. Кулак, осознавший смысл и природу денег, усвоивший потенции капитала, перешедший от натурального хозяйства к товарному, предал вечное предназначение крестьянина, и нет ему оправдания.