Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов
Шрифт:
Идея о том, что значительная собственность – это прежде всего дело (my business), которое властно требует от владельца служения, самоотдачи и ответственности и далее, логикой своего развития, подвигает владельца к гражданской, культурной и политической активности, чужда традиционному россиянину. Он точно знает: окажись крупная собственность в его руках, уж он бы развернулся. Он бы зажил в свое удовольствие.
В растительном царстве есть такое понятие: пустоцветы. Олигархи, тратящие сотни миллионов долларов на циклопические дворцы
Здесь мы касаемся огромного тематического пространства: нравственного и религиозного смысла собственности; воздействия собственности на человека; отсеивания тех, кто лишен этого призвания и не способен служить крупному делу; формирования этоса бизнесмена; складывания предпринимательских династий; вклада бизнеса в историю и цивилизацию.
Возможно, что говорить об этом в нашей аудитории еще рано. Общество не созрело для такого разговора. Хочется надеяться, что однажды придет время и для обсуждения названных тем.
Проблема мещанства
Вспомним мощнейшую идеологическую традицию советского поношения «мещанства», «вещизма», «приобретательства». Это «у них» дом – полная чаша, слоники на буфете, герань на подоконниках и непременные сбережения. «Наш человек» живет иначе. Гордо и безалаберно. Если мы вчитаемся и вслушаемся в эти филиппики, то обнаружим не только советский соцзаказ, но и российско-интеллигентское отторжение «мещанина», трактуемого как онтологическая альтернатива интеллигенту.
Ненависть к мещанину имеет глубокие корни, которые чаще всего не проговаривают обличители мещанства. Заметим, оборот «презренный мещанин» – самоочевидный для российских социалистов. Мещанство (филистерство, обывательщина, ограниченность, бюргерство) – полюс растождествления, жупел в социалистически-народнической картине мира. Дело в том, что человек, твердо стоящий ногами на земле, укоренен в бытии, лишен онтологического сиротства, присущего российскому интеллигенту. «Наш человек» наделен комплексом специфической несамодостаточности и тянется к внешней опоре, которую находит в великих идеях или сакральной власти, наконец, тяготеет к сословному обществу. А мещанину, то есть человеку, ставшему на путь формирования буржуазного сознания, не нужна внешняя опора. Кроме того, он указывает российскому интеллигенту на жизненную альтернативу, которая, черт ее возьми, соблазнительна.
У проблемы мещанства есть и религиозная составляющая. Дело в том, что традиционный носитель российской психеи страдает мироотреченностью. Мир этот для него неподлинен, кардинально отличается от сакрального Должного и обречен погибнуть. Эта, гностическая интенция часто не отрефлексирована и понимается в несобственных моделях. Тем не менее она присутствует. А мещанин, филистер и обыватель укоренен в бытии, и это вызывает метафизический протест 46 . Обыватель забыл высокое призвание страдать безмерно в этом мире и стремиться к миру иному, прекрасному и подлинному в высшем смысле.
46
Подробнее
Мироотречник, по фундаментальным обстоятельствам отторгающий страшный, отягощенный злом материальный мир и чающий иного, совершенного мира, в лице ловчилы, обывателя сталкивается с тем, кто исходно принял этот мир и неплохо в нем устроился. Такая диспозиция вызывает метафизический протест и убеждение, что в конце концов мещанина ожидает крах.
Интеллигент по своей интенции пневматик, устремленный к миру иному. Он и собственность несовместимы. Мещанин же – собственник исходно, по своей природе. Мы говорим о структуре личности. И заметим, если человек – собственник по своей сути, раньше или позже у него появляется значительная собственность.
Собственность, ответственность и свобода
Собственность неотделима от свободы и ответственности. Она даже не предполагает, а властно требует полноценной субъектности. В нормальной рыночной экономике человек, лишенный этих характеристик, неизбежно и в скором времени разорится. Между тем российская реальность веками базировалась на частичной, минимальной субъектности пасомых, более зрелой субъектности пастырей и абсолютной субъектности Верховного правителя.
Иными словами, в сословном деспотическом обществе существует задача блокировать формирование субъектности подъяремных и подъясачных. Вслух эта задача не обсуждается, но постоянно имеется в виду. Чернь неразумная должна так и оставаться чернью. Политика в области образования, работа идеологических институтов (церкви, партии), экономическая и социальная политика формировались таким образом, чтобы широкие массы оставались в гетто безгласного, некомпетентного, а потому требующего поводыря быдла.
Правящая элита Российской империи сделала выводы из европейских революций XIX века. Промышленное развитие, «язва пролетариатства» разрушают прекрасный и вечный мир сословного общества. Самодержавный монарх нужен патриархальному народу, нужен дворянству и всем верноподданным, которых важно уберегать от губительных соблазнов. В практическом плане это означало минимальное развитие образования и сохранение передельной общины. Важно было тормозить расслоение крестьянства и выделение ориентированных на рынок крепких хозяев.
Эти задачи плохо сочетались с развитием промышленности, но чем-то всегда приходится жертвовать. Промышленная революция медленно, но неуклонно созидает рационально мыслящего экономического человека. Она двигает общество в направлении роста субъектного начала. Когда австрийскому императору Францу Иосифу предложили: «Давайте строить железные дороги», – он воскликнул: «Нет, нет, ни в коем случае. По этой дороге ко мне приедет революция!». Российская элита мыслила сходным образом.
Личностная независимость и полноценная субъектность широких масс отрицали устойчивый социальный порядок со всеми вытекающими привилегиями полноценного субъекта, ведущего по жизни неразумную чернь.
Конец ознакомительного фрагмента.