Пристальное прочтение Бродского. Сборник статей под ред. В.И. Козлова
Шрифт:
Сам Бродский неоднократно говорил о своей особой любви к этому стихотворению. Оно названо в числе любимых, например, в интервью Еве Берч и Дэвиду Чину [26] . Можно предположить, что особая значимость ПДМ в сознании Бродского была связана с отношением к этому стихотворению одного из самых авторитетных для него людей — Геннадия Шмакова. Указание на это содержится, к примеру, в книге Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским»: «<Шмаков> первый, кто меня и убедил, что это <ПДМ> — хорошее стихотворение. У меня-то на этот счет были всякие сомнения» [27] . Или в интервью, данном в 1990 году Юрию Коваленко: «Оно нравится двум или трем моим знакомым, одного из которых <Шмакова> уже нет в живых» [28] . Но, помимо сугубо личностной мотивировки, любовь поэта к ПДМ может обосновываться, на наш взгляд, еще и другой, уже сугубо внутрилитературной причиной. Стихотворение создано в тот период творчества Бродского (вторая половина 1970-х годов), когда поэт, по его словам, «начал медленно двигаться к чему-то вроде акцентного стиха, подчеркивая силлабический, а не силлабо-тонический элемент, возвращаясь к почти тяжеловесной, медленной речи» [29] .
26
Бродский И. Большая книга
27
Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 212–213; далее — Волков.
28
БКИ. С. 473.
29
БКИ. С. 55.
Можно предположить, что ПДМ стали одной из главных вех на пути этого перехода к классическому «позднему» Бродскому; во всяком случае, в уже упомянутом интервью Ю. Коваленко поэт, говоря о ПДМ, счел нужным специально подчеркнуть просодическую специфику этого текста, приводя в числе причин своей особой любви к нему прежде всего такую: «В этом стихотворении несколько иная поэтика и, кроме того, в нем употреблена другая каденция» [30] .
Композиционно ПДМ представляет собой диптих, состоящий из равных по объему (16 строк), но тематически, интонационно, метрически, в плане рифмовки отличающихся друг от друга стихотворений. Первое, «Скоро тринадцать лет, как соловей из клетки…», четко выдержано в духе «женской маски», второе, «Дорога в тысячу ли начинается…» — в духе маски мужской. Такая структура позволяет соотнести ПДМ еще с одним диптихом Бродского — стихотворением «Дебют» (1970), также построенном как пара «женское — мужское» с соблюдением принципа равнострочности. В то же время налицо и несомненное различие между не столь уж отдаленными друг от друга во времени текстами. «Дебют» (далее — Д) представляет собой две картины мира, рождающиеся после основного события — утраты девственности. Написанные пятистопным ямбом обе части диптиха носят повествовательный характер и призваны подчеркнуть не столько даже эмоциональную, сколько метафизическую разницу в отношении героев к приобретенному опыту. В «женской» части главным становится расширение чувственной картины мира: «Она лежала в ванне, ощущая / всей кожей облупившееся дно», «…еще одно / отверстие, знакомящее с миром» [31] . «Мужская» часть пронизана прежде всего чувством растерянности, неготовности к новому опыту: «он вздрогнул», «и почему-то вдруг с набрякших губ / Слетела ругань», «Он покраснел и, осознав нелепость, / так удивился собственному рту», «ошеломленный первым оборотом» [32] . В целом же обе части Д близки друг другу и выдержаны в едином семантическом и стилистическом ключе.
30
Там же. С. 473.
31
ФВ, т.1. С. 248 (цитаты из «Дебюта» приводятся в редакции, предложенной этим изданием).
32
Там же. С. 248–249.
ПДМ же — гораздо более сложная конструкция, части которой лишь внешне сходны между собой. Хотя в основе диптиха тоже лежит гендерный параллелизм, на деле соотнесенность частей никак не сводится только к различию позиций. Целесообразным представляется поэтому вначале проанализировать обе части по отдельности, а затем рассмотреть принципы, по которым образуется целое.
1.1. Доминанта первой части (в дальнейшем — ПДМ 1) — пове-ствовательность. События соотнесены с жизнью при императорском дворе Китая и представляют собой перечисление признаков упадка, оскудения, распада. Зачином выступают первые пять строк, вводящие в качестве одного из главных семантических кодов стихотворения сказку Андерсена «Соловей». Значимость Андерсена в художественном сознании Бродского достаточно велика. В посвященном Мандельштаму эссе «Сын цивилизации», ссылаясь на неназванную «Дюймовочку», он считает нужным добавить: «Каждый школьник в России знает эту сказку» [33] . «Соловей» же присутствует в стихотворении «Колыбельная Трескового Мыса»: «Соловей говорит о любви богдыхану в беседке» [34] .
33
Бродский ИА. Набережная неисцелимых: Тринадцать эссе. М., 1992. С. 42; далее — НН.
34
ФВ, 1. С. 337.
Для ПДМ Бродский выбирает из андерсеновской сказки следующие смысловые конструкции: противопоставление живого и механического соловьев; бегство соловья из дворца; заводной соловей, убаюкивающий своим пением императора (у Бродского — «богдыхана»). Но при этом андерсеновские темы и тональность перерабатываются, последовательно приобретая гораздо более жесткую и мрачную окраску. Если у Андерсена соловей живет при дворе в «особой комнатке», два раза в день гуляет на свободе (при этом двенадцать слуг держат его за привязанные к лапке шелковые ленточки), то Бродский избавляется от иронических парафраз, вводя прямой образ клетки. Освобождение живого соловья и его бегство — смысловой зачин ПДМ 1, задающий его главную тему — упадка и оскудения мира, из которого уходит искусство, по Бродскому, как известно, играющее конституирующую роль в человеческом существовании. В развитии этой темы Бродский, как уже указывалось, наполняет андерсеновский мотив немыслимыми в тексте датского автора френетическими деталями:
И, на ночь глядя, таблетки богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного.Заметим, что упоминание о портном может содержать отсылку к еще одной андерсеновской сказке — «Новое платье короля».
1.2. Продолжая «андерсеновский» сюжет, Бродский говорит о «ровной песне» заводного соловья, погружающей богдыхана в сон. Так в ПДМ входит один из ключевых мотивов — обездушивание мира как один из симптомов его упадка. Помимо заводного соловья с его механическим пением, этот мотив реализован еще и в концовке: «Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса» (замена жизни ее имитацией; одно из распространенных в литературе значений образа бумаги — торжество формализма, мертвого подобия реальности, стремящегося ее вытеснить — параллель с заводным соловьем). Другие вариации мотива оскудения мира:
Вот какие теперь мы празднуем в Поднебесной невеселые, нечетные годовщины. Наш маленький сад в упадке; Специальное зеркало, разглаживающие морщины, каждый год дорожает.Одно из значений этой реализации — нежелание замечать упадок, стремление искусственным путем убедить себя в неизменности мира. Кульминационным же в этом ряду становится образ неба:
Небо тоже исколото шпилями, как лопатки и затылок больного (которого только спину мы и видим).Небо предстает больным и отвернувшимся от человека, который, в свою очередь,
И я иногда объясняю сыну богдыхана природу звезд, а он отпускает шутки.
1.3. В стихотворении дважды употреблено слово «богдыхан», отсутствующее в сказке Андерсена (по крайней мере, в ее русских переводах), где соответствующий персонаж именуется императором. Это слово, образованное от монгольского «богдо-хан» («священный государь»), традиционно употреблялось в России применительно к китайским правителям монгольской династии Цин; династия же Мин (1368–1644) является автохтонной. Отметим, что и название династии дано у Бродского в форме, не встречающейся в отечественной традиции: Минь место Мин. Рискнем предположить, что в данном случае Бродский конструирует этот вариант по аналогии с названиями других династий, традиционно оканчивающимися мягким знаком (Юань, Хань, Цзинь, Цинь). Тем самым мир стихотворения лишается однозначной исторической привязки, приобретая характер некоего обобщенного «Китая». Этому же призвано способствовать и употребление разных терминов для титулатуры: «богдыхан», но тут же — «императрица». В результате возникает вневременной образ восточной империи; напомним, что в сознании Бродского с его четко выраженными полярностью и западническим уклоном Восток традиционно символизирует рабство и угнетение. Наиболее полно этот комплекс воззрений развит в эссе 1985 года «Путешествие в Стамбул» с его ультимативной формулировкой: «Восток есть прежде всего традиция подчинения, иерархии» [35] . Любопытно отметить существующую, на наш взгляд, перекличку между этим эссе и ПДМ: «механические чудеса… византийский государь заимствовал на Востоке» [36] — тем самым в образ Востока вносится такой штрих, как пристрастие к механической подмене живой жизни, идущее бок о бок с хладнокровной повседневной жестокостью. Подчеркнем: в ПДМ Бродский, по-видимому, менее всего стремится к какой бы то ни было стилизации; его образ Китая — это Китай глазами человека западной культуры — отсюда «андерсеновская» призма, отсюда намеренное нагромождение стереотипных «китайских примет» (Поднебесная, тушь, рисовая тонкая бумага, рис), которые в действительной стилизации будут либо вообще отсутствовать, либо встречаться в гораздо меньшем количестве. К числу косвенных «западных» признаков можно отнести и имя героини — Дикая Утка; с одной стороны, оно вписывается в традицию дословного перевода некоторых имен из китайских текстов, с другой — может содержать аллюзию на одноименную пьесу Ибсена. Таким образом, мир ПДМ 1 — мир вдвойне порочный: в силу своего «восточного» происхождения и в силу общего движения к упадку. Двойная же оптика, соединяющая «западный» взгляд и свидетельство изнутри, позволяет зорко фиксировать одну за другой приметы распада, избегая прямой оценочности (за исключением сочетания «невеселые… годовщины»).
35
НН. С. 163.
36
Там же. С. 169–170.
1.4. В метрическом отношении стихотворение представляет собой сочетание строк, написанных различными трехсложными размерами (или тяготеющих к таковым). Так, в строках 1, 2, 6, 9, 10, 14, 15, 16 общий метрический рисунок выдержан в дактилическом ключе, в то время как строки 3, 5, 7, 8, 12, 13, 15 тяготеют к анапесту, остальные — к амфибрахию. Характерное для поздней поэзии Бродского преобладание трехсложных размеров и акцентного стиха в ПДМ последовательно выдержано. Согласно точке зрения Бродского, в трехсложных размерах слышна «интонация… присущая времени как таковому» [37] , что вполне согласуется с общим смыслом стихотворения, посвященного прежде всего разрушительной функции времени, восприятию времени как порчи. Длина строк колеблется от 13 до 23 слогов, с абсолютным преобладанием (6 из 16) строк длиною в 15 слогов; строк меньшей длины (13 и 14 слогов) — 4; строк большей длины (16, 17, 18 и 23 слога) — 6. Общий повествовательный характер подчеркивается длиной строк: на 16 строк приходится 9 enjambement'ов. Рифмовка во всем стихотворении парная; согласно Бродскому, это принцип, «увеличивающий возможности эмоциональной адекватности» [38] . Этот принцип согласуется с общим «женским» характером стихотворения, в котором на первый план выходит косвенно оценочное описание происходящего; по Бродскому, с этической позицией «у женщин. дело обстоит гораздо лучше» [39] . С «женским» характером текста, центр тяжести в котором перенесен на эмоциональное восприятие, согласуется и то, что все рифмы в нем — женские; по Бродскому, «избыток женских… окончаний» свидетельствует о том, что стихотворению присущи «нерациональный подход к материалу… жалобы и эмоциональная реакция» [40] . Любопытно, что в восприятии Бродского и дактиль, столь характерный для ПДМ 1 — «это такой плачущий размер» [41] , то есть прежде всего эмоционально окрашенный.
37
БКИ. С. 558.
38
НН. С. 132.
39
Волков. С. 48.
40
БКИ. С. 641–642.
41
Там же. С. 641.
1.5. Итак, первая часть ПДМ содержит «женскую» картину мира, охваченного нравственным и физическим упадком и в топографии Бродского относящегося к пространству несвободы. Начало упадку положено исчезновением из этого пространства искусства, символизированного фигурой соловья. Главное измерение стихотворения — временное. Повествовательный характер текста подчеркнут сочетанием трехсложных размеров с преобладанием дактилических и анапестных строк, а также enjambement'ами. Преобладающая интонация — сдержанные жалобы на происходящее, без попыток рационально его осмыслить (отсюда интонация недоумения в последней строке: «Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса»). Пласт реминесценций связан прежде всего с «Соловьем» Андерсена и играет важную роль в формировании «двойной оптики», сочетающей взгляд изнутри, из самого центра мира, с отстраненной «западной» точкой зрения.
2. Вторая часть ПДМ (далее — ПДМ 2) кардинально отличается от первой. Прежде всего, это выражается в принципиально безличном его характере. Если в первой части есть имя автора письма и слабо выраженная, но все же присутствующая адресность («Это письмо от твоей возлюбленной, Дикой Утки»), то вторая часть полностью лишена этих признаков, так что эпистолярная форма подчеркивается лишь кавычками, в которые заключен текст и его параллелизмом по отношению к первому стихотворению. Строго говоря, «мужской» характер стихотворения вычисляется лишь по косвенным признакам, поскольку прямые в нем отсутствуют. Это, прежде всего, иная поэтика; по словам Льва Лосева, образность стихотворения — «знаки, символы» [42] , в отличие от предметной конкретики первой части. Напомним, что, по Бродскому, мужское начало характеризуется преобладанием рационального, метафизического, а не эмоционального. Если в первом стихотворении все подчинено движению времени, то второе носит «пространственный» характер. Тема пространства решена в стихотворении различными способами.
42
Лосев Л. Иосиф Бродский. М., 2006. С. 185.