Пристроить Коляна

Зайцева Мария

После этого демонстративно неторопливо встаю с байка и иду к передней двери.

Которая открывается.

Водила явно горит желанием что-то вякнуть, но я опережаю:

— Полиция. Оперативно-следственные мероприятия. Всем оставаться на своих местах.

На меня испуганно смотрят три с половиной старушки, судя по всему, решившие захватить поздний дачный сезон. За половину выступает дряхлый пьяненький дедок, который, из-за глухоты и альца, даже не понимает, что происходит.

И Вера.

Злючка моя.

Которая понимает прекрасно, что происходит.

И

смотрит на меня своими огромными глазищами. И я смотрю.

Сука, а ведь она плачет. Отсюда даже видно.

Черт.

И вот как теперь быть?

— Вера Валентиновна, выходим.

Я говорю специально сухо и спокойно, тоном, который обычно на работе хорошо идет. Для понятых, заявителей и подозреваемых.

Вера, у которой, судя по всему, первый шок прошел, поджимает губы и зло смотрит, не двигаясь с места.

— Вера Валентиновна, — нагнетаю я, — давайте без глупостей. Я и силой могу вывести. Не задерживайте автобус.

— Чего сидишь-то? — разворачивается к Вере одна из старух, — натворила чегой-то и сидит. Выходи давай, я и так засветло на дачу не попадаю!

Вера вспыхивает так ярко, что ее вместо стоп-сигнала можно на переезде выставлять, смотрит беспомощно на водителя, но у того морда равнодушная.

Я прикидываю вариант, при котором она отказывается выходить и дальше, а, возможно, еще и какую-то диверсию устроит, типа криков, что я — мошенник и маньяк, а у меня корочек-то нет при себе, все чисто на нерве делаю…

Но тут она встает и молча идет к выходу.

Я спускаюсь вниз, протягиваю ей руку, но Вера не принимает ее.

И это охереть, как плохо.

Я все же подхватываю ее под локоть, сразу отвожу в сторону, чтоб не вздумала запрыгнуть в заднюю дверь, оставляю, возвращаюсь к дороге и откатываю байк на обочину.

Пазик, обдав напоследок удушающим мерзотным выхлопом, со скрипом уезжает.

А мы со Злючкой остаемся на дачной дороге одни.

Я смотрю на нее, и впервые в жизни все слова теряю.

А она не помогает. Не начинает говорить, не подсказывает ничего, за что я мог бы зацепиться.

Так и стоим и смотрим друг на друга, как дураки.

Пока я, наконец, не открываю рот. Мужик я или нет?

— И чего это сейчас было?

Тут же понимаю, что не с того начал, но, бляха муха, уж как получается. Я тоже на стрессе слегка. И пары восьмидесятого плохо на мозговую активность влияют.

— Я… — Злючка сначала теряется, пытаясь придумать что-то правдоподобное, но потом вспоминает о главном правиле про нападение — лучшую защиту, и агрессивничает, — вот и я не пойму, что это такое было? Как мне теперь в город добираться?

— А зачем тебе в город?

— Мне надо! А перед тобой я отчитываться не собираюсь.

И подбородок свой задирает. И смотрит так воинственно, так остро, что сразу вспоминается самое начало наших отношений, когда она со мной без гавкания не могла долго разговаривать. И меня это опять заводит. Как и тогда. Ничего не поменялось.

— Да правда, что ли? А есть о чем отчитываться? Дай угадаю: утюг? М? Свет не выключила? — я понимаю,

что не в то русло, и что надо по-другому, потому что, в свете того, что я осознал совсем недавно, не без помощи Натальи, нам бы со Злючкой расставить приоритеты. И вообще. Пока уже. Наигрались. И она, и я. Если б этого тупого демарша с ее стороны сейчас не было, если б она спокойно сошла с автобуса и подошла ко мне знакомиться с Наташей… Тогда бы я подумал еще, что, может, она реально нас пока что как секс-партнеров воспринимает. Но не после такого.

Да и она тоже мое поведение должна правильно истолковать. Не помчится ничего не чувствующий мужик за женщиной, просто, чтоб ситуацию объяснить.

Потому что, с моей точки зрения, и объяснять-то нечего. Все понятно же. Я — ни в чем не виноват. А все остальное — это ее, бабские домыслы. И, если б я не испытывал к ней ничего, если б был равнодушен, то поперся бы дальше пиво пить. А я за ней рванул.

Ну не дура же она, Злючка моя.

Должна понимать.

А если нет, то надо объяснить.

— Не важно.

Она неожиданно опускает взгляд, и я понимаю, что сейчас опять будут слезы. Это, может, и неплохо. Плачущая женщина — беззащитна. И хочет утешения. И тут я свое уж не упущу. А объяснить… Потом объясню.

Когда утешу.

— Слушай, поехали обратно, а? — я тоже снижаю градус, двигаюсь ближе, кладу руки на плечи.

Злючка, как всегда, остро реагирует на мои прикосновения, ее ощутимо ведет, плавит. Сука, такой кайф это все ощущать. Ради одного этого стоит попробовать по-другому.

— Нет…

Она все же прижимается ко мне, слабость проявляет.

Я этим тут же пользуюсь беззастенчиво. Потому что нихера не джентльмен.

Обхватываю ее, утыкаюсь губами к ароматную шейку. Меня тут же ведет. Сильно ведет, настолько, что я на полном серьезе прикидываю, в какую сторону ее тащить, к какому дереву прислонять.

Все наши недомолвки, все проблемы решаются в постели. Забываются во время секса.

Так уж получилось.

— Почему нет? Ты чего-то себе выдумала? Не надо выдумывать, это все херня, — я уже не сдерживаюсь, сильнее обнимаю, жестче прикусываю кожу на шее, ощущая, как она начинает дрожать, как у нее ноги подгибаются… Кааайф… Бляха муха, какой кайф… Ни с кем такого не было… — Я просто разговаривал стоял, она потянулась, я останавливал…

Шепчу, а сам целую, целую, целую… И лапы уже под курткой, уже застежку лифчика нащупывают, и кроет меня, сильно кроет, и надо прямо сейчас в нее, прямо здесь, стояк такой, какой только в юности был, когда практически двадцать часов в сутки в полу возбуждённом или очень возбужденном состоянии, и готов где угодно и когда угодно.

С Верой я возвращаюсь в эти времена. И ощущаю себя таким же, неопытным и глупым, не знающим, что делать с женщиной, и с лихвой заменяющим неопытность старанием и силой. И, судя по тому, как она подается ко мне, с какой готовностью, она вообще не против. И тело ее не против. И, захоти я утащить свою Злючку прямо сейчас в лесок, она не сможет сопротивляться. Не захочет.