Приступить к ликвидации
Шрифт:
– У вас, папаша, нет правового самосознания.
– Чего нет, того нет, молодой человек. Зато есть руки.
– Я в Туле тоже одного рукастого знал, так ему тридцатку нарисовать раз плюнуть.
– Каждый знает тех, кого знает, - таинственно и непонятно сказал хозяин и пошел в комнату кроить.
В квартире томились еще два оперативника и парень из отдела оперативной техники. Про Гостева хозяин сказал, что это очень милый человек, артист Москонцерта. Шил у него пальто, а потом попросил разрешения
– У него кошмарная личная драма, - пояснил хозяин, - жена истеричка.
Соломон Ильич, что-то напевая, кроил. Оперативники томились, техник занялся делом, начал чинить электрический утюг, а Никитин рассматривал старые журналы мод.
До чего же хороши там были костюмчики. Брючки фокстрот, пиджаки с широкими плечами и спортивной кокеткой.
Надеть бы такой габардиновый светло-песочный костюм да пройтись по Туле. Смотрите, каким вернулся в родной город Колька Никитин.
Время шло. Телефон звонил редко. Хозяин говорил с племянницей, потом позвонила Лена и назначила Гостеву свидание утром у проходной. Долго Соломон Ильич говорил с каким-то капризным заказчиком.
Положив трубку, хозяин хитренько посмотрел на Никитина и сказал:
– Вот что, молодые люди. У меня есть картошка и лярд. Мы сейчас все это поджарим и поедим. А то вы с голоду умрете. И чаю попьем. Пошли на кухню.
БЕЛОВ
– Ну, Толик, - сказал Кузин, - как дальше жить будем?
Они сидели в кабинете Кузина, электричество горело вполнакала, поэтому капитан зажег керосиновую лампу-трехлинейку. Кочан молчал, шмыгал носом, вздыхал. Предательство бабки здорово подломило его. Возможно, именно сейчас он задумался над словами Кузина. Белов не вмешивался пока. Пять минут назад ему привезли фотографию Олега Гостева.
– Так что, Толик?
– Торговал я, конечно, - шмыгнул носом Кочан, - так жизнь такая.
– Что ты про жизнь-то знаешь?
– Кузин встал, по стенам метнулась его сломанная тень.
– Люди ее, эту жизнь, на фронте защищают, а ты? Наш, советский пацан, своих сограждан обираешь. Как это понимать, Толик?
– Да я разве... Я что... Боюсь я его... И все пацаны боятся...
Белов положил перед Толиком фотографию убитого. И по тому, как задрожали руки задержанного, как заходило, задергалось лицо, Сергей понял - знает.
– Знаешь?
– резко спросил Белов.
– А кто его? Артист?
Белов протянул фотографию Гостева.
– Этот?
– Он... Женька Артист... Это он Витька? Ну, ему не жить...
– Кто такой Витек?
– Кличка у него Царевич. Не московский он. Из Салтыковки. Он от деловых к Артисту приезжал.
– Фамилия Артиста?
– Не знаю.
– Где живет?
– Не знаю. Он ко мне сам приходил. Говорил, где товар взять, деньги забирал.
– Твои дружки его знают?
– Видели.
– Они тоже работают на него?
– Через меня.
– Когда должен прийти Артист?
– Не знаю.
– Выйди, Толик, в коридор.
– Ну вот что, Евгений Иванович, - сказал Белов голосом, не терпящим возражения, - раз я старший, то мое решение такое. На квартире Кочана сажаем засаду. С утра сориентируй всех. Покажи карточку Артиста.
ДАНИЛОВ
Вячеслав Андреевич теребил руками шапку.
– Да вы успокойтесь, чего волнуетесь, - улыбнулся Данилов.
– А вас в МУР вызывали?
– внезапно спросил Шумов.
Вопрос был настолько неожиданный, что Иван Александрович на секунду растерялся даже. Потом, представив себе ситуацию, расхохотался. Шумов тоже улыбнулся, но грустновато.
– Нет, - ответил Данилов, - не приходилось мне.
Ему положительно нравился этот худощавый, сдержанный человек. Одет был Шумов в хороший костюм, сорочка на нем была заграничная. Над карманом пиджака были нашиты две полоски за ранения - золотистая и красная.
– Где это вас?
– спросил Данилов.
– В декабре сорок первого под Волоколамском.
– Да что вы? Я тоже там воевал.
– Вы?
– Представьте себе. В сводном батальоне НКВД.
– Значит, соседи. Я помвзвода был в Третьей ополченческой бригаде. По ранению уволили вчистую.
– Где работаете?
– В Московском драматическом театре помрежем. Я до войны в театральном институте учился. Ушел добровольцем. Ранило. Вот работаю. Говорят, институт возвращается, опять пойду учиться.
– Послушайте, Шумов, вы этого человека знаете?
Данилов протянул ему фотографию.
– Женька Баранов, - мельком взглянув на нее, ответил Шумов.
– Что, за спекуляцию попал?
– Почему вы так считаете?
– А его из нашего театра за это поперли. В сороковом театр ездил в Латвию. После воссоединения. Ну он там и развернулся. Спекулянт. Пустой человек.
– Вы случайно не знаете, где он живет?
– На Краснопролетарской. Дом его одноэтажный, деревянный, как раз напротив типографии. Я у него галстуки покупал, так ездил туда.
– Вы его давно видели последний раз?
– В прошлом году, он ко мне пару разу с очень милой девушкой заходил, просил почему-то называть его Олегом.
– Ну а вы?
– Называл, мне не жалко.
– Он часто бывал у вас?
– Я же сказал, пару раз. Такие, как он, - люди бесцеремонные. Приходят без звонка, валятся как снег на голову. Эта наша мягкотелость, свойственная интеллигенции. Знаешь, что дрянной человечишка, а все равно обидеть боишься.
НИКИТИН
Гостев позвонил в двадцать два сорок три.