Присвоить тебя
Шрифт:
– Какое, блять, ты имел право распоряжаться моей жизнью?! – взрывается Иваньшин, когда наконец понимает, что Тимофей его буквально купил.
Мечется, как загнанный хищник в клетке. Пинает пуфик в углу, но явно хотел бы пнуть Одинцова. Он-то думал, что это Назар – владелец бойни – позаботился о его выздоровлении, ведь мертвым Иваньшин не вернет ему долг. А в итоге он обязан незнакомому хлыщу. Будто Захар вещь, которую можно передарить, а при желании и вовсе выбросить, когда надоест.
– Потому что захотел, – пожимает плечами Тимофей, почему-то ни капли не сердясь на тон своего подопечного.
"Захотел освободить. Не дать по-собачьи сдохнуть в той сраной дыре. Вытащить тебя из трясины, где ты прозябал. Потому что захотел тебя, – думает Тима. – Безраздельно и исключительно. Захотел, чтобы ты жил не по-скотски. Чтобы понять, почему мне оказалось не насрать именно на тебя".
– Что тебе от меня нужно? И не ври, что ты выложил такие бабки по доброте душевной, – фыркает Иваньшин, наконец остановившись напротив Тимофея, но держа дистанцию. Неужели боится сорваться? – Я не буду убивать или впутываться в еще какие-нибудь грязные делишки. Ты понял?
Они с Тимофеем одни в спальне, которую Одинцов отводит Захару в своей огромной для одного квартире. Для спасенного из рук живодеров пса Иваньшин слишком грозно скалится на руку спасителя. От страха? Или все же от злости, потому что теперь все для него враги?
– Понял. Но про тебя пока не решил, – прямо отвечает Тима, сидя на краю постели.
Нога на ногу. Водит холеными ладонями по гладкой поверхности покрывала, чуть склонив голову к плечу. Силуэт Захара на фоне окна кажется темным из-за светящего через стекло солнца.
– И шлюхой твоей я не буду. Лучше вернусь обратно к Назару, – буквально выплевывает Иваньшин.
Тимофей уверен, будь внезапно у Захара достаточно денег для возврата долга, тот бы бросил их Тиме в ухмыляющееся лицо.
– Шлюхой? Ха! И откуда в тебе такая самоуверенность, Захарок-сахарок?
– Мое имя Захар, – резко поправляет тот, услышав дурацкое прозвище.
Кличку. Совсем как у пса.
– А мне нравится Сахарок. Можешь, кстати, звать меня просто Тима.
– Мне поебать, как там тебя зовут, – отбривает Иваньшин.
Все еще скалится, рычит, но укусить не смеет. Умный песик. Такого можно надрессировать. Только Тимофею не хочется. Бить, травить и наказывать – этим Захара уже не сломить, да и Тиме от одной такой мысли тошно. Тимофею хочется пройтись ладонью по вздыбленной холке, потрепать за ухо, погладить. Хочется приручить Захара и одомашнить. Показать, что здесь ему не грозит опасность.
– И почему я, собственно, должен жить в твоем доме?
– Считай, что я тебя нанял на должность личного помощника, – поясняет Одинцов, укладывая сцепленные в замок пальцы на колено. – Твои услуги могут быть необходимы мне в любое время суток. Поэтому важно, чтобы ты находился рядом.
И чтобы не вздумал взбрыкнуться, сбежать и наделать глупостей. Чтобы не бросил меня здесь в одиночестве и не вернулся обратно в тот ад, откуда я тебя полудохлого вытащил. Почему-то Тимофею кажется, что Захар нужен ему больше, чем он – Захару.
– Мой адвокат уже готовит документы. Там будут прописаны все условия твоего жалования и содержания. Часть, конечно, будет идти в счет долга, а часть – тебе на личные расходы. Твое проживание здесь оплачено, не волнуйся. У тебя своя комната, – Тимофей обводит рукой пространство, словно демонстрируя, – трехразовое питание и, впрочем, все что найдешь в холодильнике, тоже доступно. Я им редко пользуюсь. Даже не представляю, что там лежит. Кстати, – оживляется Одинцов, – ты умеешь готовить?
– Ты серьезно? – вновь едко фыркает Иваньшин, складывая на широкой груди крепкие руки. Красивые предплечья, выделяющиеся жгуты вен.
Тимофей откровенно залипает.
Захар вообще очень привлекателен физически, даже с учетом еще не сошедших до конца синяков на сердитом сейчас лице, и Тиму чуточку (нет) клинит.
– Я живу здесь один, но у меня есть приходящая кухарка. Только зачем мне платить ей, если я уже заплатил за тебя, а ты знаешь, как превратить продукты в еду? – ухмыляется Тимофей и почти машинально ведет кончиком языка по кромке зубов. Выглядит подозрительно хищно, и, наверное, сошло бы за флирт, если бы Захар уделял ему хоть немного интереса.
– Ага, а если к тебе шлюхи приходят, им ты тоже больше не хочешь платить? – продолжает огрызаться Иваньшин, топчась возле окна. Обороняется, но явно чувствует себя загнанным в угол. Не позволяет себе расслабиться.
– Кажется, у тебя какой-то пунктик на шлюхах, – лукаво замечает Тимофей и вскакивает с кровати, шагая ближе к Захару, отчего брови того насупливаются сильнее, а фигура каменеет. Будто Тима может напасть, разорвать и съесть. – Или ты запал на меня и сам не прочь заменить их?
Тимофей играет с огнем и наклоняется ближе к лицу Захара – тот некритично ниже, зато крупнее, сильнее и шире в плечах. Иваньшин мог бы запросто сбить Тиму с ног, завалить на спину, придавив сверху. Доминировать. Заломить руки, сжимая запястья крепкими пальцами, покрытыми корочками ранок, прошептать горячим дыханием что-то опасное, вроде угрозы придушить, если Одинцов еще хоть раз приблизится настолько близко без разрешения… Тимофей резко смаргивает морок порочно-будоражащих мыслей и втягивает носом: от Захара веет горьковатыми остатками больничного амбре и чуть резковатым ароматом стирального порошка. Тима едва укрощает импульс провести кончиком носа вдоль по его шее. А ведь он терпеть не может отдушки моющих средств, все его шмотки стирают в химчистке чем-то без запаха.
– Иди в жопу.
Иваньшин стойко выдерживает близость Тимофея, ни один мускул не дергается на его лице, тот лишь крепче сжимает красиво очерченную челюсть, по которой Тима – словно ступая на лезвие – проводит линию пальцем. Захар не дергается.
– Вынуждаешь, Сахарок, ты же понимаешь, что назревает вопрос, в чью? – уже открыто забавляется Одинцов, но тут же становится серьезнее, словно его внезапно осенила какая-то догадка. – С чего ты вообще решил, что меня может привлечь мужчина?