Присвоить тебя
Шрифт:
Комната встречает его прелым, спертым воздухом непроветриваемой долгие дни квартиры. Заботиться о таких мелочах в жизни Захара некому. Вряд ли кто-то вообще задавался вопросом, где он пропадал почти целый месяц, пока валялся избитым в больнице.
На кухне Иваньшин выбрасывает плесневелый, засохший хлеб и остатки скисшего супа, в котором завелась половина справочника по биологии из раздела грибков. В остальном дом практически не изменился. Словно замер в моменте, когда Захар покинул его перед тем самым боем с Катаниным. Перед тем днём, когда Одинцов росчерком личной подписи и толстой стопкой купюр сделал его своей… собственностью?
Ладно, работником.
Когда осознание и первые иглы противоречия, злости и непонимания притупляются, Захар пытается не рушить на голову Тимофея все обвинения. Пока тот и правда поступает с ним исключительно по-человечески. Сидеть в постоянном ожидании зова Назара теперь не приходится. Не приходится думать, удастся ли встретить ещё один день живым. Удастся ли заработать достаточно, чтобы скорей закрыть долг и выбраться из ошейника.
На стене над кроватью висит пара боксерских перчаток. На столе с торчащей между страниц закладкой – книга. «Божественная комедия» Данте, Захар помнит, что как раз закончил читать Чистилище, но так и не начал Рай.
Он берет книгу в руки – с чуть потрепанным корешком, в мягкой обложке, – открывает в месте закладки и читает первые строки:
«Лучи того, кто движет мирозданье,
Все проницают славой и струят
Где – большее, где – меньшее сиянье».
Почему-то этот текст напоминает Захару об Одинцове. Сильном мира сего, с его влиянием, возможностями, шикарной квартирой в лучшем районе Питера, славой наследника крупного предприятия, о чем Захар вчера успел банально нарыть информацию в интернете. И струящим свое чёртово сияние даже без повода.
Одинцов и правда словно сиял. Даже нехотя, но Захар замечает, как Тимофей выделяется. И невольно цепляет взгляд. Тимофей сложнее, чем можно по ошибке решить, когда видишь его в первый раз. Тимофей глубже и что-то скрывает под поверхностью ухоженной гладкой кожи и ткани сшитого на заказ костюма.
Захлопнув книгу, Захар кидает том на дно принесенной с собой сумки, а затем принимается за шкаф. Одежды у него не так уж и много. Наверное, при виде его скромного размера гардероба у Одинцова случился бы культурный шок. Захар хмыкает. Одинцов в принципе никогда бы не посетил место вроде его квартиры.
Когда нужные вещи уложены, Захар проверяет ящики, забирает с комода фотографию в рамке и аккуратно кладет поверх одежды. На ней – еще маленький он вместе с родителями. На фото он улыбается. Он искренне счастлив. Вспоминать, о том, что их уже нет в этом мире, не так больно, как было раньше, но Захар по-прежнему скучает по ним.
В прихожей он на мгновение оглядывается. Никакого укола ностальгии или трепетного сожаления о том, что он оставляет позади. Это место было пристанищем. Продолжительным, какой-то временной константой его жизни. Но никогда не было настоящим домом. Захар оставляет его без грусти. Если отбросить в сторону тему долга, то жилище Одинцова бесспорно выигрывает в гонке за лучшую конуру для пса. Жить в хозяйских хоромах дозволено далеко не каждому.
Сумка с вещами отправляется на пассажирское сиденье, а Захар, бросив последний взгляд на окна своей квартиры, садится за руль и уезжает. Из места, где вынужден был существовать. Туда, где не принадлежит, но, возможно, есть шанс вскарабкаться выше. Плевать, если придется прогнуться, лишь бы цель того стоила. Захар не хочется жаловаться, но череда обстоятельств затянула его и в этот район, и в клуб Назара. Он не выбирал этот путь, но вынужден был ему следовать. Так чт'o если встреча с Тимофеем стала тем поворотом, куда, рискнув, стоит свернуть? В конце может ждать тупик. Ловушка. Обрыв. Но если бы Иваньшин чего-то боялся, давно бы сдался и опустил руки. Он не из той породы, что поджимает испуганно хвост. Он сильный. Просто нужно быть начеку. И не верить любому, кто потрепал по макушке, сказав доброе слово.
На светофоре, пока горит красный, Захар пишет Тимофею: «Закончил со своими делами. Будут какие-то указания?» Но Одинцов молчит. Возможно, не видит и занят работой. Когда сигнал меняется на зеленый, Захар давит на газ.
Едва зайдя в дом, Захар слышит музыку где-то в районе кухни. Неужто Одинцов так быстро вернулся? Захар хмыкает: тогда у того отвратительный вкус и, видимо, тяга к смазливым бойзбэндам из девяностых. Быстро закинув сумку в отведенную ему комнату, Иваньшин шагает на кухню.
С тряпкой в руках, косынкой на светлых волосах и забавном переднике с рюшами возле стола притоптывает в такт трека и нечетко подпевает себе под нос молодая женщина. Опрыскав поверхность, круговыми движениями она натирает и без того уже блестящую в лучах попадающего в помещение солнечного света мраморную столешницу.
– Добрый день, – обозначает свое присутствие Захар и входит внутрь.
Женщина, вздрогнув от неожиданности, пискляво ойкает и хватается рукой за сердце.
– Божечки, вы меня напугали, – она нервно хихикает и выдыхает от облегчения, а после начинает тараторить: – Вы, наверное, Захар? Друг Тимофея? Он говорил, что вы теперь здесь живете. Меня зовут Яна Холодова, я домработница.
Она забавно взмахивает рукой в знак приветствия. Захар тоже машет в ответ – ей-богу, как дети, – а после протягивает ладонь, чтобы пожать – это кажется гораздо уместнее. Они оба в этом доме только прислуга, хотя Яна и зовет Одинцова по имени.
– Захар Иваньшин, – представляется он в ответ, не исправляя Яну, что он вовсе не друг, а… сам не приложит ума кто конкретно. – Рад познакомиться.
– Ой, а вы голодны? Я почти закончила с уборкой и могу что-нибудь вам приготовить, – суетится Яна.
Захар присматривает и дает ей на вид лет тридцать, хотя у нее очень детские черты лица.
– Нет, спасибо. Кстати, хотел вас поблагодарить за блины на завтрак, очень вкусно, – говорит Захар, садясь на стул по другую сторону стола. – Не беспокойтесь, я сам все сделаю. Тимофей вроде как передал обязанности по готовке мне, – вспоминает он их вчерашний разговор. Кухарку, по словам Одинцова, тот рассчитал, хотя явно не парится просить Яну заниматься стряпней. А может, просто соврал.
– Тогда хотя бы заварить вам чаю?