Притча

Фолкнер Уильям Катберт

– Где получил орден?
– спросил Взломщик.

– Комбле, - сказал незнакомец.

– Я тоже был там, - сказал Взломщик.

– У вас какая-то беда?
– спросил незнакомец.

– С чего ты взял?
– сказал Взломщик.

– Слушай, приятель, - заговорил незнакомец.
– Может, когда вы уезжали из Парижа, у вас и было секретное предписание, но после того, как ваш сержант днем вышел из вагона, уже никакого секрета не существует. Он что, вроде проповедника-реформата, какие, говорят, есть в Англии и Америке? Был прямо-таки вне себя. Ему вроде было наплевать, что вы напились. Похоже, его беспокоило, как вы раздобыли двенадцать бутылок.

– Днем?
– сказал Взломщик.
– Значит, еще сегодня. Где

мы?

– В Сен-Мишеле. Ночь вы простоите здесь, ваш вагон должны обить черным крепом, чтобы он походил на катафалк. Завтра утром специальный поезд подцепит вас и отвезет в Париж. Так в чем дело? Случилось что-нибудь?

Взломщик неожиданно шагнул от стойки.

– Иди сюда, - сказал он.

Незнакомец последовал за ним. Они чуть отошли от других к углу стойки и задней стены. Взломщик кратко, но обстоятельно рассказал обо всем, незнакомец спокойно слушал.

– Вам нужно взять другой труп, - сказал он.

– Ты подскажешь, где?

– Почему бы нет? У меня на поле лежит один. Я наткнулся на него, как только начал пахать. Сообщил о нем, но пока никто не приезжал. У меня здесь телега с лошадью; путь в оба конца займет часа четыре.

Они поглядели друг на друга.

– У вас впереди целая ночь - пока что.

– Ладно, - сказал Взломщик.
– Сколько?

– Скажи свою цену. Тебе лучше знать, какая у вас в нем нужда.

– У нас нет денег.

– Ты разбиваешь мне сердце, - сказал незнакомец.

Они поглядели друг на друга. Не отводя взгляда, Взломщик чуть повысил голос:

– Мораш.

Мораш подошел.

– Часы, - сказал Взломщик.

– Какой ты прыткий, - сказал Мораш.

Это были швейцарские часы в золотом корпусе, он давно мечтал о таких, и однажды ночью, отделясь от группы, посланной отыскать живого, пусть даже умирающего, но способного говорить немца, наконец обнаружил эти на руке раненого немецкого офицера, лежащего в снарядной воронке. Он бросился в воронку перед самой вспышкой ракеты и в мертвенном свете магния увидел сперва заблестевшие часы, а потом человека - полковника, очевидно, раненного в позвоночник, так как он, казалось, был парализован, в полном сознании и даже не очень страдал от раны; это был бы прекрасный "язык", если бы не часы. И Мораш прикончил его ножом (выстрелом он мог бы навлечь на себя настоящий артобстрел), снял часы и лежал у своей проволоки, пока его группа не возвратилась (с пустыми руками) и не нашла его. Однако на другой день он, казалось, не решался надеть часы, даже взглянуть на них, пока не вспомнил, что лицо его в этот миг находилось в тени, и немец не смог бы определить, был это негр или белый, тем более опознать его; к тому же немца уже не было в живых.

– Какой ты прыткий, - сказал он.
– Подожди.

– Все ясно, - сказал Взломщик.
– Жди в вагоне, пока не придут за тем ящиком. Не знаю, что с тобой сделают тогда, но знаю, что сделают, если ты сбежишь, потому что это будет дезертирство.

Он протянул руку.

– Давай их сюда.

Мораш расстегнул ремешок и отдал часы Взломщику.

– Возьми уж и хоть немного коньяка, - сказал он. Незнакомец потянулся к часам.

– Нет, смотри оттуда, - сказал Взломщик, держа часы на открытой ладони.

– Само собой, я дам на коньяк, - сказал незнакомец. Взломщик сжал руку и опустил ее.

– Сколько?

– Пятьдесят франков, - сказал незнакомец.

– Двести, - сказал Взломщик.

– Сто.

– Двести.

– Давай часы, - сказал незнакомец.

– Давай телегу, - ответил Взломщик.

Проездили они чуть больше четырех часов ("Все равно вам придется ждать, пока они не обтянут вагон крепом и не уйдут", - сказал незнакомец), их было четверо ("Еще двоих - и хватит, - сказал незнакомец.
– Мы подъедем прямо к месту"). Взломщик и незнакомец сидели на сиденье, Мораш и еще один позади них в кузове, путь их лежал к северо-востоку от города

по темной проселочной дороге, лошадь сама, без поводьев, свернула на нее, понимая, что возвращается домой, в потемках мерная рысь неторопливой лошади, стук и дребезжание телеги представлялись шумом и тряской, а не движением, поэтому казалось, что придорожные деревья, словно бы возникающие из темноты, проплывают мимо них на фоне неба. Но телега двигалась, хотя и казалось (Взломщику) целую вечность, внезапно деревья вдоль дороги превратились в беспорядочно торчащие столбы, и лошадь, по-прежнему без поводьев, резко свернула влево.

– Сектор обстрела?
– спросил Взломщик.

– Угу, - сказал незнакомец.
– Американцы устроили в сентябре. Там вон, - указал он, - Вьенн-ла-Пуссель. Били по нему. Досталось городку. Теперь уж недалеко.

Но было не так уж близко, однако в конце концов они добрались до места - к неосвещенной ферме с темным двором. Незнакомец остановил лошадь и отдал Взломщику поводья.

– Я схожу за лопатой. Захвачу и какой-нибудь саван. Вернулся он быстро, отдал саван с лопатой сидящим сзади, взобрался на сиденье и взял вожжи; лошадь тронула и сделала решительную попытку свернуть во двор, но незнакомец резко повернул ее. Показались ворота в живой изгороди; Мораш спрыгнул и распахнул их.

– Не закрывай, - сказал незнакомец.
– Закроем, когда поедем обратно.

Мораш вскочил в телегу, когда она проезжала мимо; теперь они были в поле, на мягкой пахоте, лошадь по-прежнему сама безошибочно находила дорогу, уже не прямую, а вьющуюся, иногда чуть ли не поворачивающую назад, хотя Взломщик не мог разглядеть ничего.

– Невзорвавшиеся снаряды, - объяснил незнакомец.
– Пока их не извлекли, обнесены флажками. При пахоте их приходится огибать. Как говорили женщины и старики, жившие тогда здесь, война после майского перерыва началась вновь на том поле. Фамилия его хозяев Дюмон. Муж умер прошлым летом; видно, две войны с недельным перерывом у него на поле доконали беднягу. Вдова теперь сама трудится там с работником. Могла бы и без него обойтись; плуг она ведет не хуже, чем он. У нее есть сестра. Слабоумная. Та стряпает.

Он встал на ноги и вгляделся в темноту; еле различимый на фоне неба, он постучал себя по голове. Вдруг он резко свернул лошадь в сторону и вскоре остановил ее.

– Вот и приехали, - сказал он.
– Метрах в пятидесяти, на том валу, что разделяет наши поля, рос крупнейший во Франции бук. Мой дед говорил, что даже при его деде он был уже большим деревом. Наверно, тоже погиб в тот день. Ладно. Давай доставать покойника. Вам тоже незачем терять здесь время.

Он указал место, где под лемехом плуга обнаружил труп и снова засыпал его землей. Слой земли был тонким, они ничего не видели и почти не ощущали запаха, потому что успели к нему притерпеться, или, может быть, потому, что труп был один. Вскоре длинный, сплошной ворох легких костей и тряпья был вынут, уложен в саван, а потом в телегу; лошадь, решив, что в этот раз она, несомненно, попадет в конюшню, даже пыталась снова бежать легкой рысцой по мягкой пахоте. Мораш закрыл ворота в живой изгороди и был вынужден догонять телегу бегом, потому что лошадь теперь неслась тяжелым галопом, не обращая внимания на поводья, и снова попыталась свернуть во двор, однако незнакомец, на сей раз взявшись за кнут, заставил ее повернуть на дорогу в Сен-Мишель.

Прошло чуть больше четырех часов, но, возможно, это было и к лучшему. В городе все уже спали, и бистро, откуда начинался их путь, было лишь бесформенной тенью, от него отделилась толпа теней и рассыпалась на девять отдельных фигур, окруживших телегу, телега не останавливалась, а медленно ехала туда, где обтянутый черным крепом вагон сливался с темнотой. Но он был на месте; оставшиеся в городе даже снова вынули гвозди, нужно было только снять крышку, втащить саван с трупом в окно, положить в гроб, закрыть его и воткнуть гвозди на место.