Притча
Шрифт:
– Нет, - сказал он.
– В предписании говорится: "Следовать до Вердена, по прибытии немедленно спуститься в катакомбы форта Валомон, извлечь оттуда целый неопознанный труп французского солдата без полковых эмблем и знаков различия и вернуться с ним". Именно так мы и поступим. Ну, пошли вперед.
– Давай сперва выпьем, - сказал один.
– Нет, - ответил сержант.
– Потом. Сперва уложим труп в грузовик.
– Брось ты, серж, - сказал другой.
– Представь, какая вонь будет в этой берлоге.
– Говорю, нет?
– повысил голос сержант.
– Марш туда! Вперед!
Он не повел их за собой, он их погнал, заставил одного за другим тоже спуститься, пригибаясь,
Потом они снова пошли меж сырых стен, впереди шагал капрал с фонариком, идущий за ним солдат нес носилки, пол под ногами был скользким от липкой грязи, в проемах виднелись ярусы коек; люди в течение тех пяти месяцев 1916 года приучились слать там под приглушенный грохот и содрогание земли; запах, в котором наверху все-таки было что-то живое, словно он до сих пор хранил частицу того движения, что есть жизнь, не столько усиливался, сколько становился привычным - эта старая, давняя, древняя способность притерпеться неискоренима, поэтому человек со временем привыкает и даже перестает ощущать подземный, рвущийся наружу и обреченный на тьму запах не только разложения, но и страха, застарелого пота, застарелых экскрементов и стойкости; страх доходил до того предела, за которым следовало либо безумие, либо потеря сознания, и с его потерей вместо страха появлялась вонь...
Им повстречалось еще несколько солдат в масках, шедших попарно с гружеными носилками или тележками; внезапно перед ними оказалась ведущая вниз лестница, еще более липкая и сырая; у ее подножия туннель резко сворачивал в сторону, уже без бетонного пола, свода и стен; они свернули вслед за капралом; теперь это был даже не туннель, а грот, пещера, огромная ниша, вырытая в стене в разгар сражения; когда иным способом избавиться от трупов было нельзя, туда сваливали убитых и разорванных на части и засыпали землей, за нишей продол, - жался туннель - обшитая досками нора, где человек даже не мог выпрямиться, - в глубине его виднелся ровный белый свет, очевидно, электрический, оттуда появились еще двое солдат в масках и фартуках, они несли носилки, на сей раз, очевидно, с целым трупом.
– Постойте здесь, - сказал капрал.
– В моем предписании сказано...
– начал было сержант.
– Твое предписание...
– перебил его капрал.
– У нас тут система. И не указывай. Здесь тебе не канцелярия, приятель. Дай мне двух человек и носилки. Можешь пойти с нами, если опасаешься чего-то.
– И пойду, - заявил сержант.
– У меня в предписании...
Но капрал, не слушая его, пошел вперед, за ним двое с носилками, последним в тоннель вошел сержант, пригибаясь и прижимая саквояж к груди, словно больного ребенка. Вернулись они быстро, словно в ближайшем захоронении был широкий выбор; почти сразу же, как показалось оставшимся десяти, они увидели, как из норы
– Постой, - сказал он, взял саквояж под мышку, другой рукой достал из внутреннего кармана предписание, карандаш и, встряхнув бумагой, развернул ее.
– У нас в Париже тоже есть система. Это француз.
– Верно, - ответил капрал.
– Ничего не оторвано. Все на месте.
– Верно.
– Ни полка, ни звания определить нельзя.
– Верно.
– Тогда подпиши, - сказал ему сержант, протягивая карандаш.
– А ты, приказал он ближайшему солдату, - повернись кругом и пригнись.
Солдат повиновался, сержант расстелил на его спине бумагу, и капрал расписался.
– Нужна еще подпись вашего лейтенанта, - сказал сержант капралу, забирая у него карандаш.
– Иди скажи ему.
– Ладно, - ответил капрал уже на ходу.
– Все в порядке, - сказал сержант носильщикам.
– Несите наверх.
– Подожди, - сказал один из них.
– Сперва выпьем.
– Нет, - ответил сержант.
– Когда погрузим его в машину.
Ему не хотелось ехать в эту командировку, и ему в самом деле здесь было не место, потому что теперь все двенадцать набросились на него и отняли саквояж, не злобно, не возмущенно, лишь быстро: без горячности, почти равнодушно, почти рассеянно, так срывают для растопки листок с прошлогоднего календаря; бывший взломщик на этот раз действовал в открытую, он достал свой инструмент и на глазах у всех стал возиться с замком. Они думали, что саквояж удалось отнять так легко и быстро потому, что сержант один, а их много, и уставились на единственную бутылку сперва с изумлением, потом с яростью, потом с чем-то похожим на ужас, а сержант стоял над ними и посмеивался с каким-то мстительным и торжествующим наслаждением.
– А где остальные?
– спросил один.
– Выбросил, - ответил сержант.
– Вылил.
– Какое там вылил, - сказал другой.
– Продал.
– Когда?
– сказал еще один.
– Когда он мог их продать? Или вылить?
– Пока мы спали в грузовике.
– Я не спал, - сказал второй.
– Ладно, ладно, - сказал бывший взломщик.
– Какая разница, что он с ними сделал? Их нет. Разопьем эту. Где у тебя штопор?
– обратился он к третьему. Но тот уже достал его и ввинчивал в пробку.
– Ладно, - сказал сержант, поднимая пустой саквояж.
– Я тоже хочу на свежий воздух. И не собираюсь пить, показывая, что мне тут не нравится.
Он ушел. Они быстро осушили бутылку, передавая ее друг другу, и выбросили.
– Так, - сказал бывший взломщик.
– Взяли носилки и пошли отсюда.
Он уже стал главарем, никто не знал, когда это произошло, и не задумывался над этим. Потому что они были теперь не пьяными, не трезвыми, а бешеными; выпитый коньяк в желудках казался холодным и твердым, словно шарики льда, они подняли носилки и почти бегом понесли их вверх по лестнице.
– Куда же он дел коньяк?
– спросил у бывшего взломщика шедший за ним.
– Отдал капралу, который сидел в кабине, - ответил бывший взломщик. Через окошко, пока мы спали.
Они выбежали наружу, на землю, на свежий воздух, грузовик ждал их, водитель и капрал стояли в стороне с группой солдат. Все слышали, что сказал взломщик, и, даже не останавливаясь, бросили носилки и устремились к грузовику, но взломщик остановил их.
– Постойте, - сказал он.
– Я сам.
Но бутылок в грузовике нигде не было. Взломщик вернулся к носилкам.