Притворись нашей мамой. Дочери
Шрифт:
Вижу себя, словно со стороны…
Жалкий, нищий, бесполезный, потерянный маленький человечек. Винтик в слаженной машине судного дня.
Неужели это всё, чего я заслужил?
Вспоминаю последний наказ моей Лейлы:
– Ами, не предавай себя даже ради детей.
А я предал Лейлу, нарушил ее послание. Ради детей работал на дядю, чтобы у них было всё самое лучшее.
По щекам катятся слёзы. Жгучие солёные они на моих губах…
Нервно сглатываю. Во рту горечь. Хочется пить…
Облизываю
Надо обдумать, что говорить. Про Акима я ничего не скажу.
Может, сказать, что влюбился в девушку, поэтому выкрал?
А лучше настаивать на том, что познакомились в магазине около ее училища, уговорил ее съездить на пару дней на море. А там понеслась…
Ладно, скажу так. Терять нечего, кроме своих цепей.
Всё равно в этой игре я – пешка. Тут всё будут решать слова Наташи и ярость ее отца.
Сердцем я его понимаю, сам отец…
Сижу на жёстком сидении, на меня оседает дорожная пыль. Видимо, сама жизнь намекает, что я – пыль. Ничто. Смотрю с ужасом на руки, закованные в наручники.
Докатился. Позорище.
Радует одно, что этого не видели дочки.
А если видели?
Лейла, прости, – прощу прощения у первой жены. Кажется, теперь придется молить ее о пощаде очень долго. Похоже, у меня впереди много свободного времени, которое я посвящу именно этому.
Ловлю обрывки судорожных мыслей в голове.
Надо было отправить Наташу домой, а самому с семьей сбежать. Взять у нее в долг двести тысяч и сбежать!
А теперь я в капкане, и мои дети тоже.
Мотаю головой из стороны в сторону. Хочу скинуть морок. Ничего не выходит. Теперь вся моя жизнь и есть морок!
Какой ужас!
Страшно до одури. Нечем дышать. Открываю рот, делаю глоток воздуха. Закашливаюсь. Пыль попадает прямиком в лёгкие.
Придя в себя, стараюсь дышать реже. Стискиваю зубы.
Окидываю затравленным взглядом железную обшивку фургона.
Здесь так мрачно и неуютно, что в венах стынет кровь.
А я много всякого неприглядного повидал в армии, на войне, на службе у дяди.
Толчок. Машина тормозит. Снова лязг отпираемых запоров. Дверь распахивается настежь.
В мою мини камеру на колёсах врываются потоки свежего воздуха и рассветные лучи солнца.
Вдыхаю.
– Чанышев, на выход! – грубый окрик выводит меня из оцепенения.
Выбираюсь из фургона. Спрыгиваю на землю.
Безумное напряжение. Нервы на пределе. Дрожь пронизывает тело.
От ужаса происходящего, от страха за детей схожу с ума. От несправедливости, что придется сидеть мне, а не дяде…
Туман покидает мой мозг, и отцовский инстинкт защищать детей встает на первое место. Даже если меня будут пытать, ничего не скажу.
Мирюсь с поганой реальностью! Сам виноват, не надо было влюбляться!
Меня куда-то
– Лицом к стене!
– Расставить ноги!
– Раздевайтесь!
Скотский досмотр… Чудовищный допрос… Переодевание в тюремную одежду…
Стрёмно. Погано.
За спиной громко захлопывается железная дверь. Теперь других не будет.
Лязг запирающихся замков.
Вот и всё…
***
Решаюсь. Поднимаю глаза. Небольшая тюремная камера на четверых. Вдоль стен двухъярусные кровати, заправленные по-солдатски безликими черными байковыми одеялами. Под потолком небольшое окно в решетку.
Ёжусь.
Внутренности, словно намертво стянуты жгутом. На нервной почве снова разболелся желудок. Всё как тогда, когда Лейла только начала болеть. Из-за нервного стресса разболелся желудок, открылась язва.
Надеюсь, в этот раз обойдется. Мне только этого не хватало для полного счастья!
Скольжу взглядом по унылым безрадостным мужским лицам.
Три пары глаз уставились на меня.
Глядят скептически, прицениваются.
Встряхиваюсь. Выхожу из аута, прихожу в себя.
До меня, наконец, доходит, что это моя новая действительность, семья.
Друзья по несчастью. Теперь мне жить с ними. Вопрос в том – сколько…
– Доброе утрой, – смело приветствую.
Никто не отвечает. Высматриваю и иду к свободному спальному месту.
Бросаю быстрый взгляд на сокамерников. Один из них, почти дед, великодушно кивает.
Вздыхаю. Тяжело опускаюсь на постель.
– Я Валера, – произносит тот, что позволил мне занять шконку.
– Амир, Чанышев, – представляюсь я.
– По какой статье? – со знанием дела цедит он сквозь зубы.
Молчу. Не знаю, по какой статье…Вернее сказать знаю, похоже, мне пришьют всё, что только можно.
– В первый раз что ли? – усмехается он. – За что загребли, спрашиваю?
– Ни за что. Ошибка вышла, – выплёскиваю накопившееся.
Мужики дружно ржут.
– Если что, мы все тут ни за что! – слышатся нестройные голоса со всех сторон.
– Обвиняют в чём? – жёстко настаивает Валера.
– В краже… девушки, – впервые говорю правду самому себе.
Раздаётся потрясённый свист.
– Ни фига себе! Неужели такому симпатяге нормальная баба не дала?!
– Я не крал ее! – возмущённо восклицаю я. – У нас всё было обоюдно! Вернее, ничего не было. Просто платоническая любовь.
Толстяк с верхней шконки цыкает на всех.
Тут же наступает тишина. Раздумывают, верить ли мне? Не удивлюсь, если не поверят. Мне сейчас никто не верит.
Похоже, даже дочери и мать будут разочарованы во мне, когда узнают всю горечь правды.
– Чанышев? – уточняет толстяк. – Не родственник ли ты Акиму?