Притяжение

Черри Бриттани Ш.

— Мужчины такие странные, и мне до сих пор не верится, что ты живешь с одним из них.

— Знаю. — Я рассмеялась. Не прошло и пяти лет, как я решилась переехать к Ричарду. Но это по большей части потому, что мне не хотелось оставлять Мари, пока она болела. Последние четыре месяца мы жили с Ричардом вместе, и мне это нравилось. Я любила его. — Помнишь, что мама говорила о мужчинах, переезжающих жить к женщине?

— Да. Как только он почувствует себя достаточно комфортно, чтобы снять обувь в твоем доме и залезть без спроса в твой холодильник, ему пора уходить.

—

Мудрая женщина.

Мари кивнула.

— После смерти мамы мне нужно было жить по ее правилам, и, возможно, тогда удалось бы избежать знакомства с Паркером. — Ее взгляд на несколько секунд потяжелел, но она тут же сморгнула боль и улыбнулась. Она практически не говорила о Паркере с тех пор, как он почти два года назад ушел от нее, но всякий раз, когда упоминалось его имя, над ней словно облако печали нависало. Но она прогоняла это облако, не позволяя ему пролиться дождем. Мари делала все возможное, чтобы быть счастливой, и по большей части ей это удавалось, хотя временами возникали мгновения боли. Мгновения, когда она чувствовала себя одинокой. Мгновения, когда она позволяла своему сердцу разбиться, чтобы тут же начинать собирать его осколки воедино. Каждую секунду боли Мари считала своим долгом перекрыть минутой счастья.

— Ну, теперь ты живешь по ее правилам и лучше никогда не жила, верно? — сказала я, пытаясь разогнать нависшее над ней облако грусти.

— Точно! — Она повеселела, и в ее взгляд снова вернулась радость. Странная штука — наши чувства. В одну минуту человек охвачен грустью, а в следующую — уже счастлив. Самое поразительное для меня, что на какую-то секунду человек находится во власти обеих этих эмоций. Полагаю, в данный момент Мари оказалась в плену двух чувств: щепотка грусти, смешанная с радостью.

Думаю, так жить — прекрасно.

— Итак, приступим к работе? — спросила я, поднимаясь со своего стула. Мари недовольно застонала, но послушно села на велосипед и начала крутить педали в сторону нашего магазина.

«Сады Моне» — наша с сестрой мечта, воплощенная в жизнь. В оформлении магазина преобладали мотивы картин моего любимого художника Клода Моне. Когда мы с Мари, наконец, выберемся в Европу, я планирую провести немало времени в саду Моне в Живерни, что во Франции. Фотокопии его работ были развешаны по всему магазину, и иногда мы даже делали цветочные композиции, как на картинах.

Пожертвовав частью жизни в пользу банковского кредита, мы с Мари, фигурально выражаясь, рвали задницы, чтобы открыть свой магазин, и со временем у нас все получилось. Но вряд ли мы смогли бы открыть его, не получи Мари самую главную ссуду — ту, ради которой через столько прошла. И пусть владение магазином предполагало много работы и отнимало практически все свободное время (про личную жизнь даже думать было некогда), я действительно не жалела о том, что все свое время провожу среди цветов.

Помещение было небольшим, но достаточно просторным, чтобы вместить в себя десятки самых разных видов цветов: разноцветные тюльпаны, лилии, маки и, конечно же, розы. А еще мы обслуживали все виды церемоний. Самыми приятными для меня были свадьбы, а самыми нелюбимыми —

похороны.

Сегодня намечалось одно из неприятных, потому что была моя очередь организовывать доставку: я должна была отвезти заказ на фургоне.

— Ты уверена, что не хочешь поменяться: я — на свадьбу Гаррета, а ты — на похороны Рассела? — спросила я, собирая все имеющиеся белые гладиолусы и белые розы, готовя их к транспортировке в фургоне. Скончавшегося, видно, очень любили, судя по количеству заказанных позиций: десятки белых роз для оформления гроба, пять венков с лентами, на которых было написано «Отцу», и еще множество разных букетов для оформления ритуального зала. Меня изумляло, сколь прекрасные были выбраны цветы для такого печального повода.

— Уверена. Но я могу помочь тебе загрузить фургон, — сказала Мари, поднимая одну из упаковок и выходя на тротуар, где стоял припаркованным наш автофургон.

— Если ты сегодня обслужишь заказ с похоронами, я перестану каждое утро таскать тебя на горячую йогу.

Она хмыкнула.

— Если бы за каждый раз, когда я это слышу, мне давали бы монетку, то я уже была бы в Европе.

— Нет, клянусь! Никаких больше потогонных упражнений по утрам.

— Вранье.

Я кивнула.

— Да, вранье.

— И мы больше не откладываем нашу поездку в Европу. Решено — едем следующим летом, правда? — спросила она, прищурив глаза.

Я застонала. С тех пор, как она заболела два года назад, и по сей день я все откладывала нашу поездку. Умом я понимала: ей гораздо лучше, она сильна и здорова, но где-то в глубине души был страх — я боялась уезжать далеко от дома. Вдруг с ее здоровьем что-то случится, а мы в чужой стране.

С трудом сглотнув, я кивнула.

Она широко улыбнулась и, довольная, направилась в кладовку.

— В какую церковь мне сегодня ехать? — размышляла я вслух, склонившись перед компьютером в поисках файла с заказом. Когда нашла его, я замерла и еще раз перечитала слова: «UW-Milwaukee Panther Arena».

— Мари! — закричала я. — Здесь сказано: «Центральная закрытая арена»… Это правда?

Мари поспешно вернулась в кладовку, взглянула на монитор и пожала плечами.

— Ничего себе! Теперь понятно, зачем столько цветов. — Она пригладила рукой волосы, и я улыбнулась. Всякий раз, когда она это делала, мое сердце переполняла радость — отрастающие волосы были свидетельством того, что ее жизнь продолжается, и того, что нам очень повезло достигнуть всего этого. Я была безмерно счастлива, что цветы в фургоне предназначаются не ей.

— Да, но для кого устраивают траурную церемонию на закрытой арене? — в замешательстве спросила я.

— Должно быть, для кого-то важного.

Не вдаваясь в подробности, я просто пожала плечами.

К арене я прибыла за два часа до начала церемонии, чтобы успеть все расставить. Перед зданием уже толпилось множество людей. Обалдеть! Клянусь, улицы центра Милуоки заполонили тысячи человек, а территория арены была оцеплена полицией. Некоторые писали записки и оставляли их на центральной лестнице. Некоторые плакали. Кто-то вел глубокомысленные беседы.