Привал
Шрифт:
Генерал посмотрел в потолочный накат бункера и добавил дрогнувшим голосом:
— И солнце... Теплое, ласковое солнце. Повсюду солнце...
В дверях появился верзила в русском ватнике с Железным крестом на шее. Он перекрыл собой свет в бункер и молча остановился.
— Прошу прощения, господин генерал, — тут же произнес Квидде и встал.
Он подошел к верзиле, пошептался с ним и вернулся к генералу. Сел рядом, поправил подушку под головой фон Мальдера, аккуратно подоткнул сползшее одеяло и только после этого доложил:
— Вернулась
— А Дитрих?
— Он в городе. Он должен связаться с Аксманом. Тогда мы получим необходимые медикаменты... — Квидде осторожно вытер полотенцем мокрое от пота лицо фон Мальдера и сказал с легкой обнадеживающей улыбкой: — Русские санитарные батальоны теперь пользуются прекрасными американскими антисептическими средствами... И есть надежда, что господин Аксман нам в этом поможет.
— Если он жив, если он там, если, если, если... — Фон Мальдер поднял руку и погладил Квидде по лицу. — Я знаю, как ты хочешь мне помочь, мой мальчик. А нужно ли?
— Я умоляю вас!
— Ну хорошо, хорошо... Не огорчайся. Я просто немного ослаб. — Генерал устало улыбнулся и решил переменить тему: — А ты знаешь, что Аксман — поляк?
— Поляк?! — насторожился Квидде.
— Не поднимай шерсть на загривке, малыш. Когда ты еще питался только материнским молоком, он уже воевал с русскими под знаменами маршала Пилсудского. Кстати, Аксман — это не настоящее его имя. У него какая-то длинная польская фамилия. Раньше я помнил ее, а теперь забыл...
— Так... — растерянно проговорил Квидде. — Ну что ж, подождем ночи.
Неожиданно фон Мальдер напрягся, широко открытые глаза застыли и уперлись в потолок бункера, и он почувствовал, как снизу, от искалеченных ног, стала подниматься дикая боль. Она медленно расползалась по всему телу фон Мальдера и со страшной неотвратимостью заполняла его мозг.
— Подождем солнца... — вдруг прошептал он.
Квидде тревожно заглянул ему в лицо, поднял судорожно сведенную руку генерала, нащупал слабенький, лихорадочно мечущийся пульс и подумал: «А нужно ли?..»
В ресторанчике «Под белым орлом» стоял дым коромыслом.
Все столики были заняты американцами, французами, итальянцами, англичанами, поляками и русскими. Наверняка здесь были и немцы. Уличный оркестрик уже перекочевал сюда и теперь сопровождал эстрадный номер в исполнении чешской девушки Лизы. Номер был универсален — он состоял из разухабистого танца, немецкого текста, речитатива и мгновенных ответов на выкрики из зала. С моноклем в глазу, в лихо заломленной конфедератке на голове, Лиза изображала то немецкого полковника, то французскую шансонетку, то наступающего солдата, то еще кого-то. Все это было пронизано бесшабашным юмором и достаточной долей сценического мастерства.
Ближе всех к маленькой эстрадке сидели американский летчик, английский сержант, француз и итальянец. Все четверо не сводили с Лизы восторженных глаз и шумно аплодировали.
В самом дальнем углу, у окна, за крохотным столиком
— Носится как сумасшедший и думает, что он лучше шофер, чем я, — жаловался Санчо Панса на старшего лейтенанта Зайцева. — Ты тихо научись ездить, а быстро всякий дурак сумеет...
— Вот я тебе клянусь, — отвечал ему Невинный по-русски. — Я ни супа, ни хлеба в рот не беру! А про картошку и думать забыл. И не худею... Вот скажи — почему? Проблема...
— Пожалуйста! — говорил ему Санчо Панса по-польски. — Я могу и сзади сидеть. Он старший лейтенант, а я всего лишь капрал...
— Мне бы килограммчика три сбросить — меня никто узнать бы не смог, — сказал Невинный и выпил полкружки пива.
Санчо Панса отсалютовал ему своей кружкой и заявил:
— Это, может быть, у себя там, в Москве, он на такси — король! А здесь ему не Москва. Здесь Польша... — И тоже выпил полкружки.
— Я тебе хуже скажу, — зашептал Невинный на ухо Санчо Пансе. — Я даже английскую соль пью... Слабительное, извини за выражение. И хоть бы хны!
— А очень просто! — решительно ответил ему Санчо Панса. — Уйду я от них в обычный строевой автобат. Плевал я на их комендатуру! Правильно?
В надвигающихся сумерках одна из окраинных улиц городка была перегорожена двумя машинами — «студебекером» и трофейным немецким грузовиком.
С работающими двигателями и включенными фарами, они стояли друг против друга на расстоянии сорока метров и освещали край разрушенного дома и глубокую воронку, оставшуюся от большой фугасной авиабомбы.
В этом освещенном участке копошились с полсотни польских и советских саперов. Расширяли и углубляли воронку, рыли траншею, освобождали от земли, щебенки и битого кирпича разорванные взрывом трубы, по которым должна была идти вода в город.
Воронка была затоплена, и два русских умельца, тихонько матерясь, пытались завести бензиновый движок насоса.
Неподалеку, прижавшись к стене разрушенного дома, стоял комендантский «виллис» Станишевского и Зайцева.
Сегодня, разбирая остатки архива немецкой комендатуры, Станишевский обнаружил пожелтевшую и истрепанную схему городского водопровода, а Зайцев каким-то чудом отыскал не успевшего смотаться городского инженера по водоснабжению. Инженер оказался поляком, но говорил по-польски с таким немецким акцентом, что Станишевского чуть не стошнило. Кроме всего, пан инженер был смертельно перепуган и от этого вел себя крикливо и вызывающе.