Привала не будет(Рассказы о героях)
Шрифт:
Так и человек: до поры до времени ходит он равный среди равных, простой, незаметный.
А придет время, и распрямит плечи человек, и во всей силе раскроется его настоящее, ему одному возможное…
Вдоль лесной опушки, разгребая цепкие ветви шиповника, мы шли на передний край, пролегавший в километре от леса, по берегу извилистой, пересохшей за лето речки. Над нами то и дело, распарывая небо, пролетали снаряды и ухали в чащобе или на просеках.
Медленно и тяжко валились на землю поверженные деревья.
Спутник мой —
Заслышав шум летящего прямо над нами, снаряда, он заметил:
— Под музыку живем.
Поглядел на меня, рассмеялся, сверкнув ровным рядком белых зубов.
— И вам не страшно?
— Раньше каждому снаряду кланялся, а теперь свыкся, — спокойно, без всякой рисовки, ответил Пулат.
Некоторое время мы шли молча. Когда выбрались из леса на поляну, поросшую молодым ельником, Пулат заговорил снова. Он стал доказывать, что на войне опасность легче переносит тот, кто привык к ней раньше. Не сразу приходит это драгоценное качество, но чем круче идет жизнь человека и чаще ставит его в трудные положения, тем скорее приобретает он смелость и бесстрашие.
По горячему, убежденному тону Пулата чувствовалось, что он крепко верит в правильность своих суждений.
— Привычка — вторая натура, — обрадовавшись пришедшему на ум изречению, сказал Пулат. — Вы можете не поверить, но я правду говорю: к опасности я привык еще на учениях… Командир наш, капитан по званию, был лихой в своем деле, весь в орденах. «Я, говорит, научу вас страха не бояться». Помню, на учениях нам довелось наступать вслед за разрывами своих снарядов. Идешь в атаку, а впереди тебя снаряд как грохнет, и осколки летят, того и гляди заденут. Один осколок шлепнулся у ног, нагнулся я, хотел притронуться рукой, а он еще горячий. Страшно было привыкать. Хотя снаряды падали свои, но все разно — боязно. А еще такой был случай… — опять оживился Пулат.
Но договорить ему не удалось.
Из кустарника, мимо которого мы проходили, вдруг подала свой зычный, тявкающий голос зенитная установка. Высоко в небе летала двухвостая «рама». Слышались частые хлопки зенитных снарядов. Белые клубки разрывов угрожающе настигали вражеский самолет, и он скоро отвернул от наших позиций.
— Пронесло! — ехидно усмехнулся Пулат, глядя на фашистский самолет. — Удирает. Теперь экипажу несдобровать.
— Почему?
— Вернутся не солоно хлебавши. Начальство разжалует…
Дальше было совершенно голое поле. Мы спустились в траншею, замысловатыми зигзагами тянулась она до самой реки. Скоро траншея вывела нас к землянке, в которой жили разведчики. Они сейчас спали на уютной и широкой, как печь, лежанке. Бодрствовал только один Когда мы вошли, он встал и, протирая глаза от въедливого дыма, недовольно буркнул:
— Никакой тяги нет. Труба, что ли, засорилась…
Солдат был высок ростом, с рыжими, точно подпаленными, усами.
— Безветрие, вот и не идет дым, — сказал Пулат, — Чай кипятишь?
— Уху варю, — ответил рыжеусый.
— Значит,
— Без труда ловим рыбку из пруда, — усмехнулся рыжеусый солдат.
— Вари, вари скорей, есть охота, — кивнул в его сторону Пулат.
В землянке мы разговорились, и я ближе узнал старшину Атаева.
…Средняя Азия — это край жгучего солнца и белых хлопковых полей, край горных, вечно не смолкающих водопадов и обширных пастбищ, где, подобно тучам, с перевала на перевал движутся отары колхозных овец… В том краю, на берегу бурной реки Сыр-Дарьи, провел свою юность Пулат Атаев. Он любил бродить по степи, взбираться на горы, вершины которых поднимаются под самые облака. Подолгу глядел он на эти вершины. Над ними, в раскаленном небе, парили орлы. Они то взмывали ввысь, то камнем срывались в ущелье, к прохладным водопадам. Свободный полет могучих птиц тревожил воображение юноши. Как бы он хотел быть гордой птицей, парящей над кручами гор…
Пулату было девятнадцать лет, когда вспыхнула война. Враг топтал украинские и белорусские поля. Горе далеких своих друзей таджики восприняли как свое собственное горе, и Пулат не мог усидеть дома.
В день проводов на фронт молодых таджиков было людно на тихой степной станции. Горные жители съехались сюда на верблюдах, конях и даже на маленьких упрямых ишаках. Пулат стоял недалеко от выложенного камнем колодца. Его мучила жажда, но нечем было зачерпнуть воду.
К Пулату подошел старый таджик с реденькой клинообразной бородкой. Он сузил глаза, пристально оглядывая парня.
— Пить хочешь, сынок? — спросил он и подвел юношу к колодцу.
Воды в нем не оказалось. На неглубоком дне, свившись в клубок, лежали змеи.
— Убьешь гадюк, будет тебе вода. А не убьешь — лишимся мы и воды, и самой жизни…
В глазах старика стоял суровый укор, и Пулат, перехватив этот взгляд, устыдился своей минутной слабости. Он зашагал к эшелону.
— Попомни, сынок. Змею придавишь, и возвращайся… Будет тебе вода, чистая, как горный хрусталь.
Много прошло времени с того памятного дня, но и сейчас Пулат живо помнит и старика с реденькой бородкой, и его мудрые простые слова, и тот древний колодец, на дне которого притаились змеи.
— Это вы про этот случай хотели мне рассказать? — напомнил я о прерванном разговоре у ельника.
— Нет, то совсем другое… Как я стал разведчиком, — ответил Пулат.
…Дело было в роте запасного полка, где Пулат поначалу служил. Капитан, учивший солдат не бояться опасности, пригляделся к Пулату. Он еще не воевал, но чем-то сразу пришелся по душе командиру. Началось с того, что Пулат однажды попросил определить его в разведку.
— А сумеешь? Ведь разведка — нелегкое дело, тут и выносливость нужна, и смелая хватка.