Приватный танец
Шрифт:
Пока мое дыхание не восстанавливается, девушка не отпускает меня. Настоятельно рекомендует съесть шоколадку и выпить кофе, который она мне делает. Да, в простом обычном продуктовом магазине, работают такие люди, с большим душой и сердцем. Только когда восстанавливается дыхание и работа сердца, девушка меня отпускает.
Я выхожу на улицу и не понимаю, в какой стороне города нахожусь. Так бежала, что не смотрела по сторонам.
Теперь ж просто иду, не в ту сторону, откуда бежала. В другую. Мысли путаются в голове. Я иду, ничего не соображая. Меня
Наверное, это просто обычное совпадение, так бывает в жизни.
Я перехожу дорогу, заворачиваю за угол и оказываюсь в районе больницы. Этот район мы называем “больной”, не знаю почему его так называют. Может потому что тут на одном участке расположены несколько зданий: роддом, приемный покой, онкология, инфекционная, детское и… морг. Это не наш район. Другой и я понимаю, что бежала очень много. Иду на остановку, чтобы уехать домой, к Петру Михайловичу.
— Асият? — вздрагиваю, когда слышу до боли родный голос. Тело покрывается мурашками, каждый волосок на моем теле поднимается. Мне становится страшно, я боюсь повернутся, очень боюсь. Но поворачиваюсь, когда слышу, — Асият? Это ты? Асият?
Глава 39
— Самир? — полными глазами слез я смотрю на родного человечка, так повзрослевшего и сильно изменившегося, возмужавшего брата. Ему сейчас восемнадцать лет. Кудрявые русые волосы развеваются на ветру, он ходит без шапки, никогда не любил шапки. Темно-серые глаза, полные боли смотрят, не моргают.
Когда я ушла из их жизни, ему было четырнадцать. Каждый его день рожденья, я покупала подарок и дарила случайному прохожему подростку. Мысленно поздравляла Самира, желая только здоровья, остальное прибудет.
Я заставляла не вспоминать о них, о жизни в селе. Но это невозможно. Это часть моей жизни, они моя жизнь.
Дя, я понимаю Самир и отец не должны нести ответственность за поступок матери, но я же не знаю, как бы повели они себя, узнав о случившемся? Самир воспитанный теми устоями, правилами и обычаями, смог понять меня? Нет.
Сейчас я смотрю на полные слез глаза брата, на дрожащие губы и руки и понимаю, что не должна была лишить его сестры. Но… и мать не должна была так поступить с моим ребенком. Тогда мое решение лишить их себя, для меня было самым правильным. Сейчас я понимаю, что нет.
Но поздно что-либо менять, прошло достаточно времени, его не вернуть и не исправить.
Сейчас я другая, я изменилась, а тогда я была маленькой глупой девочкой, которая не знала, как себя вести. Как защитить своего ребенка. Как настоять на своем, не бояться и не ехать с мамой. Тогда я, глупая, зависела от них. Они меня содержали, они имели полную власть надо мной. Я не смела им перечить. Их слово, слово матери и отца — закон в нашей семье.
Сейчас я сильная, самостоятельная женщина, потерявшая своего ребенка. С трудом восстановившаяся от того горя, и сейчас я встретила брата. Который вернул, напомнил мне всю боль, которую я
Я кулаком стучу по своей груди, хочу чтобы провалилась боль, которая сейчас застряла в горле, давит, сковывает грудь и не дает мне сказать хоть слово.
Я раскрываю объятия, хочу чтобы Самир сам обнял меня и жду… что он отстранится. Потому что слабо верю, что он обнимет меня, воспитанный теми правилами и устоями, вряд ли примет меня такую, столь изменившуюся.
Но он обнимает. И громко плачет, не сдерживая себя.
Слезы прорываются и льются из глаз рекой. Я отстраняюсь, чтобы лучше рассмотреть его. Глажу по волосам и отросшей щетине, опять обнимаю. И снова отстраняюсь, потому как Самир отстраняется, чтобы рассмотреть меня.
— Асият, родная моя! Ты живая?
— Живая, Самир.
— Неужели это ты? Ущипни меня, — просит с болью в голосе, — ущипни, чтобы я понимал, что это не сон, что это действительно ты.
— Нет, — я плачу, сердце разрывается, причиняя тупую боль горлу, — не хочу причинять тебе боль…
— О всевышний, это она! Это точно моя сестра, — он крепко обнимает и прижимает к себе.
Мой Самир, теперь такой большой, выше меня ростом, с крепкими стальными мышцами, кажется сейчас задушит.
— Ты такой большой стал, совсем взрослый. А помнишь когда ты был маленьким, и спорил, всегда, что вырастешь и станешь больше меня? Помнишь? — плачем оба навзрыд, — я обижалась, — слова с трудом удается выговорить. Он кивает, вытирает мое лицо, своей заледеневшей ладонью.
— Ты такая красивая стала. Очень красивая. А когда я был маленьким, я завидовал, что все тебе говорили, что ты красивая. Я на зло тебе говорил, что ты не красивая. Потом, я каждый день плакал, когда ты пропала, я просил Аллаха, чтобы я смог найти тебя и сказать, что врал, — он задыхается, с трудом произносит слова, — хотел сказать, что ты красивая.
— Глупый мой… Господи! — я сейчас понимаю, какую большую ошибку совершила, когда ушла от них, когда обиделась на них на всех, когда для меня рухнул мир, я ни о ком не думала, кроме себя. Кроме своего горя.
— Я столько искал тебя. Сначала вместе с папой, а потом, когда чуть вырос и сам, хоть мне и было шестнадцать лет тогда, я расковырял весь интернет, я давал объявления о пропаже сестры во все поисковые сайты. Я клеил на остановках объявления с твоим фото. Но все тщетно. Никакого результат. Я опустил руки и перестал на что-то надеяться и искать тебя.
— П-папа искал меня?
— Пойдем, — он тянет меня за руку, — здесь неподалеку есть кафешка. Выпьем чаю, ты заледенела.
Мы заходим в уютное и теплое кафе, только тогда я понимаю, как замерзла на улице.
Самир сам заказывает нам чай, просит чтобы принесли в больших кружках, с малиновым вареньем. Он помогает мне снять верхнюю одежду, ложит на соседний стул, потом сам снимает свою куртку. Мы молча рассматриваем друг друга, то и дело улыбаемся, не верим своим глазам. И только после нескольких глотков он начинает.