Приведен в исполнение... [Повести]
Шрифт:
Дело давнее, прошлое, безупречная служба отца решила и мою судьбу… А сам отец скончался от туберкулеза. Вовремя. Он вряд ли бы принял Афганистан, Анголу, Венгрию, Чехословакию и прочее, и прочее, и прочее — всё то, всё «там», где гибли за амбиции мерзавцев русские и всякие иные…
Или… принял бы? Кто их теперь разберет, сотрудников тогдашнего МГБ СССР? Во рту — одно, в голове другое…
Но сразу заповедь: «Мысли им не подотчетны, потому думай что хочешь, только правды не говори…»
Лжецы, лицемеры…
Клянутся: «Мы не отвечаем запрошлое. У нас собственных
О, Господи-Сил… Так ведь среди них, погибших, добрая половина палачей! Стали неугодны и… «Погибли, как и тысячи, от преступлений сталинщины»…
А мой отец любил Сталина. И я его любил. До тех пор, пока не узнал, что любимый — секретный агент Особого отдела Департамента полиции бывшей России…
Какой удар… Вождь не должен сотрудничать со службой безопасности. Даже будущий вождь не имеет на это право, нет, не имеет.
Им не отскрести свои подвалы от крови. Пусть и не они ее пролили…
Я вспомнил записки Трилиссера — прочитал их по служебной надобности лет 30 назад, еще в спецшколе… Этот незаурядный оберпшион руководил и секретно-оперативным и иностранным отделом ВЧК — в разные годы…
Он писал о том, что служба держится не на открытых И гласных. Она построена на деятельности «секретных товарищей». Они решают в нужный момент исход той или иной операции…
Верно, к ним, агентам разных уровней и категорий, даже к самым большим негодяям среди них — «инициативникам», я отношусь спокойно…
Но что бы сказали в народе, если бы выяснилось, что один член ЦК КПСС доносит на другого?
А может, это так и есть?
…А море поблескивало и переливалось, серебрилось и золотело, когда луч догорающего солнца вдруг ударял по легкой волне и она радостно делилась своим недолгим счастьем с другими…
Гоша тронул меня за плечо, улыбка у него была добрая, незнакомая…
— Вот запись разговора, — протянул листок из тетради, — удалось просто. — Добавил, перехватив мой растерянный взгляд: — Я купил букет роз Тоне — это секретарша директора, не обратил внимания? Красивая девочка… — вздохнул мечтательно, — поболтали, договорились вечером на танцы, я говорю: мать просила связаться с плотником, что дачу строит, — как там? — нервничает старушка, не возражаешь? Мне на почту далеко… Улыбнулась: пароль «магнолия», говори сколько надо, фирма платит. Ну, позвонил…
— Подозрений не было?
— Она влюблена, дорогой батюшка, гордись…
А я и не заметил, что девушка красива. Старею…
В записке стояло: «Я: здравствуйте, дядя Яков, это Гоша Катин, мама, просила спросить, как дела. Он: Гм… а… собственно… Катин? Он что же… Я: неможется ей. Она бы и сама, да вот… Он: что нужно? Я: мать просит найти Игоря Васильевича Зотова, он куда-то пропал. Она хочет знать, что с ним, где он, он ей обещал ограду поставить на Ваганьковском. Он знает где, сделайте, мать не останется в долгу. Она адреса его не знает, но он живет напротив 42-го отделения милиции. Он: Ладно».
Я опустил листок, закатал в него пятак и незаметно уронил в море.
— Гоша… А если Тоне даны координаты Зотова? Если
— Тебе это приходит в голову только теперь? — Помолчал, хмуро добавил: — Раньше надо было думать… Знаешь, — улыбнулся, — я не считаю… Она искренняя, добрая…
— Не знаю… Она мне сказала: «Есть мнение». Понимаешь?
— Для солидности, отец… — Он убежал, послав мне на прощание воздушный поцелуй…
Спал я плохо, снилась Тоня в белом подвенечном платье, рядом стоял Гошка, и священник держал над ними венцы… Это ведь нельзя, чтобы священник?
Проснулся в холодном поту, в дверь кто-то яростно стучал, голос бывшей любимой трещал, как догорающее полено в камине: «Катин, Игорь пропал, ты слышишь, не ночевал, я не знаю, что со мной будет, да открывай же ты, бесчувственный человек!»
Открыл, она влетела ракетой, бросилась на шею: «Катин, родной, любимый, что же это, что…» — и еще говорила, лепетала что-то, я же пытался успокоить, и медленно полз к сердцу тромб: так и есть, так и есть, так и есть…
Мы ждали до завтрака, потом до обеда, ждали до позднего вечера. Ночью я оставил ее на попечение врача и пошел в милицию. Дежурный, а после него начальник уголовного розыска разговаривали сочувственно, доверительно, обещали сделать все, что возможно.
Господи… А что, собственно, возможно? Проверить морг, больницы, берег моря, прочесать сады и парки, покрутиться в притонах — и все?
Они это тоже понимали, но уверяли, настаивали, были очень-очень искренни. По-настоящему. Мне не в чем их было заподозрить…
…Утром Бася (я так всегда называл Василису в прошлом) сообщила, что исчезла Тоня, секретарь начсанатория. Якобы ее и Гошку видели накануне вместе.
Снова позвонил начальнику розыска: все верно; такими сведениями милиция уже располагает, поиск ведется, результатов пока нет…
Они так и не появились, эти результаты. Никогда. Оба исчезли, и причина этого исчезновения осталась тайной.
Преступление?
Случайность?
Несчастный случай?
Да нет же, нет, в результате несчастного случая трупы находят, обнаруживают в колодце, на Дне реки и Бог знает где еще. Даже преступление оставляет следа. Здесь же не было никаких следов. Ушли И не вернулись.
Начрозыска сказал: «Тысячи и Тысячи людей пропадают без следа. Жизнь такая. Безысходная… У вас есть собственная версия?»
Не знаю… Иногда мне кажется, что она у меня действительно есть. Но разве мог я сказать о своих подозрениях этому коренастому, со спортивной фигурой человеку…
Здесь, в Гурзуфе, я больше не занимался делом лейтенанта Зотова…
…Ночи слились в одну, и не было дня, одна только давящая, обволакивающая мука: Игорь, сынок, мне не пережить того, что случилось, лучше бы я умерла… Но дни идут за днями, и даже знакомые, а потом и друзья все реже и реже напоминают, произносят твое имя. Стали забывать… В конце двадцатого века время летит невероятно быстро, наверное, мы исчерпали себя, и эксперимент Господа должен окончиться. Наступают последние времена…