Привет, Афиноген
Шрифт:
Клавдия Петровна в споры не встревала, сидела смирно в уголке и зыркала темными цыганскими глазищами, кокетничала. Стакан ее всегда оказывался пуст. Несколько раз за вечер, я замечал, она с жеманной гримасой подставляла посудину под алую струю, но момента исчезновения напитка не уловил ни разу. Клавдия Петровна не пьянела, не краснела, никак не менялась, но стакан за стаканом исчезал в ней с неукоснительностью смены дня и ночи. Хотя нет, вру. В зависимости от количества выпитого вина она все более сосредоточивалась взглядом на одном Сергее Никоненко.
— Ну–ка,
— Налей глоточек, Сереженька! — утомленно и расслабленно выстанывала Клавдия Петровна, рукавом картинно омахивая запотевшее лицо.
— Как вы это делаете? — спросил я у кудесницы.
— Не знаю, — ответила она, придерживая большим пальцем таинственно опорожненный стакан. — Не знаю, дорогой. Сама не знаю.
— Она не знает, — подтвердил Сергей. — Так же, как голубь не знает, почему он летает, а рыба не думает об устройстве своих жабр… Но мы скоро взлома: ем эту дверь! Ты постарайся понять, когда я тебе говорю…
4
В столовой Афиноген взял себе окрошку, шницель, салат, компот — все это поставил на мокрый, липкий поднос и понес по залу. Свободных мест не было. Столовая № 3 примыкала к городскому рынку и была пристанищем торговых людей. Около пустой вешалки старушка продавала соленые огурчики поштучно. Огурчики ей передавала в десятилитровой стеклянной таре буфетчица, бывшая скорее всего с ней в доле. Торговля огурчиками, помятыми, похожими одинаково на блины и кильку, шла бойко, потому что мужчины заходили в столовую не только за тем, чтобы поесть, чаще вообще не за этим, а за тем, чтобы в культурной обстановке пропустить стаканчик–другой. Стаканы тоже отпускала буфетчица из рук в руки, оговаривая право на бесплатный прием бутылок. Она была настолько увлечена огурцами и стаканами, что желающие просто купить бутылку воды или пачку сигарет успели образовать очередь до дверей.
«День сегодня никогда не кончится, — думал Афиноген. — Слишком жарко, все растает».
В тарелки на подносе он старался не заглядывать, хотя уже заметил, что в окрошке плавает пожухлая веточка сирени, а у шницелевой вермишели края засохли и пожелтели, как заусеницы на ногтях.
Наконец он высмотрел свободный стул и подсел к трем юношам с раскрасневшимися лицами. Тут пир шел горой, и давно. Ребятки были в той стадии мироощущения, когда бутылки уже не прячут под стол.
Витийствовал худой детина в батнике.
— Нинка — тьфу! Мне с ней детей не крестить. Мне ее подружку желательно занавесить. Это, старики, мечта кабальеро. Походка, манеры, ноги — все при ней. Но с норовом! Я ей — и так, и по–другому. Никак. Купил, старики, брошку. Не постоял за ценой, — на, гадина, получи подарок… Старики! Не взяла. Я толк в женщинах знаю, эта — особенная. Круглая, как мяч, бедра, старики, ужас. Стоит, а бедра вибрируют. Взгляд — сдохнуть. Но — ни в какую. Брошку не взяла, морду воротит. Ах, думаю, давай напрямки. Говорю ей: мне на Нинку — тьфу! — хочу переиграть этот пасьянс. Согласна? Молчит, старики. Никак не притиснешься. Что делать, пацаны?
Приятели с упоением внимали трогательной истории и поэтому не сразу заметили Афиногена. Главным у акселератов был не тот, который рассказывал, а тот, который грудью налег на стол, на раздавленные огурцы. Он был постарше, посолиднее остальных, с татуировкой на кисти (вечный якорек с недоколотыми буквами) и с достоинством бегемота руководил разливом дешевого вермута.
— Выпьешь? — обернулся он вдруг к Афиногену.
— Жарко, — сказал Афиноген, — очень жарко.
— Бери стакан, не гоношись! — велел вожак и поухаживал за Афиногеном. Выплеснул, морщась, его компот в вазочку для салфеток и наполнил стакан на две трети рубиновой дрянью.
— В отпуск Федьку провожаем, — пояснил причину. — Гуляем нынче. Он ставит.
Федька, самый по виду смирный и непьющий, с кукольным изящным личиком, приветливо кивнул Афиногену.
— Пей! — с нарастающим раздражением подал команду татуированный.
Афиноген поднял стакан и, добро улыбаясь, аккуратно перелил содержимое в тарелку с огурчиками. В тарелке вино не уместилось и черной струйкой потекло по клеенке к краю стола.
Акселераты сразу впали в летаргию. Их было трое, а сосед — один. Это смутило юные умы. Это шло вразрез с привычным понятием явного количественного преимущества и мешало принять соответствующие меры незамедлительно. Получилась тягостная для обоих сторон заминка.
— Ты чего, шизик? — спросил с искренним удивлением тот, который был увлечен Нинкиной подругой, — тебя Лева лично угостил, а ты — вино в общественную тарелку. Ты чего — не отвечаешь за свои поступки?
— Погоди, — поправил друга Лева. — Он за все отвечает и сейчас ответит.
Афиноген рад был развлечению и знал, что, когда Лева начнет вставать, надо будет бить его головой в живот. Жаль, что в свалке, в тесноте пострадают невинные люди. Он жевал шницель, не скрывая удовольствия от разговора. Улыбка его совсем уж расползлась до ушей.
Федька, отпускник, укорил:
— Нехорошо так, гражданин. Мы от души тебя угостили, а ты загубил напиток. Мы не миллионеры. Нам еще скоро бутылочку покупать придется, а грошиков почти не осталось. У меня был червонец, так мы его уже гукнули. Остальные мама вытащила ночью из кармана и спрятала. Правда, Левчик, ничего не осталось?
Лева, не дождавшись ответа от Афиногена, сказал:
— За такие дела можем всю биографию тебе исковеркать.
Третий подумал и добавил:
— Чтобы не возникал, гад.