Привет, Ангел
Шрифт:
Плакала Маша. Как правило, вечерами. От усталости, напряжения, бесконечной суеты и жалости к самой себе.
Кв. 78
Что-то Катя расклеивалась. Нет, она не заболевала, она вполне нормально себя чувствовала, но вот настроение было ужасным. Сначала она даже не хотела анализировать причину, гнала от себя бесконечную череду вопросов и ответов… Скорее, правда, только вопросов. Потому что ответов было гораздо меньше. Нельзя же считать ответом слова «не знаю»,
Внутренний диалог получался у Кати примерно такой:
– Такое впечатление, что я совсем перестала интересовать мужа…
– Трудно сказать…
– Как будто он мысленно витает где-то в другом месте, а не рядом со мной…
– Похоже…
– Что же происходит с ним?
– Не знаю.
– Почему он охладел ко мне?
– Не понимаю.
Какое уж тут будет настроение, если целыми днями подобный круговорот мыслей крутится и крутится бесполезно, безрезультатно и потому безысходно. Ни выйти из этого хоровода, ни забыть о нем, ни прервать никак его вращение…
Андрей почти перестал разговаривать. И не потому, что ссорились они или вздорили, или обижались друг на друга – нет. Просто приходил он домой поздно, усталый, грустный. Иной раз хотя бы чай попьет, посидят они вдвоем на кухне. А в основном – телевизор и спать. Катя пыталась заводить разговор о доме, об оформлении документов, о выборе дизайнеров. Андрей всегда мягко, спокойно, но с откровенной усталостью отвечал:
– Давай оставим до выходных. Целый день будет свободный. Мы все обсудим.
Но наступали выходные. Дочка просила поехать с ней в парк или на каток. Андрею срочно надо было ехать на предприятие. Или выяснялось, что надо принимать иностранную делегацию, показывать им и фирму, и город, и музеи. Вести в ресторан, а потом на концерт… В общем никаких разговоров у Кати с мужем в последнее время не получалось. И чувствовала она, что по причине не только усталости мужа. Что-то другое скрывалось за этим, более глубокое, болезненное и, видимо, тайное.
Потому что неоднократно у мужа спрашивала она, мол, что происходит, почему ты изменился, о чем ты все время думаешь, ты перестал уделять нам с дочерью внимание… ну и так далее. На все эти вопросы-претензии он отвечал примерно одно и то же:
– Сейчас период непростой на работе. Скоро, надеюсь, все уладится… Поедем отдыхать… Все вместе… Как вы с Наташкой любите.
На этих словах Катя таяла, обнимала мужа, теребила его волосы. Ей казалось, что все хорошо. Вот сейчас же – и правда все хорошо. Собирается в отпуск? Ура! Не очень-то верилось… Не очень-то и хотелось, честно говоря, с таким настроением… Но так мечталось обмануться. Так хотелось поверить в былое семейное счастье…
Кв. 24
Маша поговорила с врачом. То, что рассказал
И после такого «невинного» посещения чуть на тот свет человек не отправился. Мало того что организм отравлен алкоголем. Он еще ослаблен недавней операцией плюс второй общий наркоз.
Маша уже не могла плакать. Она абсолютно бесцветными глазами смотрела на хирурга, слушала его и повторяла одно и то же:
– Простите его, дурака! Доктор! Простите!
Хирург понял, что разговаривать бесполезно, что дама не совсем адекватно реагирует на его слова. Хотя как в данной ситуации можно быть адекватным?
Он разрешил ей одним глазком заглянуть в реанимационную палату. Юра лежал серый, небритый, помятый, весь утыканный какими-то трубками и приборами. Маша прикрыла дверь и всю дорогу до дома повторяла одно и то же слово на все лады:
– Ну и дурак! Какой же дурак! Дурачина несчастная!
Кв. 23
В соседскую квартиру Маша ворвалась как фурия. Вся семья Сидоренко была в сборе. Маша с порога начала кричать так, что все поняли: с ней истерика.
Еще бы! В такой ситуации вряд ли возможно избежать нервного срыва. Маша кричала, что Валерка – сволочь! Что он угробил ее мужика! Что теперь непонятно, выкарабкается ли он вообще! И что денег на вторую операцию у нее нет! И на сиделку нет! И на лекарства нет! И что если они считают себя порядочными людьми, то должны оплатить ей все эти расходы!
– Да сядь ты, сядь! – орал Валера, потому что перекричать Машу было невозможно.
Та захлебывалась рыданиями, выкрикивая фразы все более и более отрывисто. Видимо, дыхания на длинные словочетания ей не хватало:
– Вы! Должны сами! Понимать! Что по вашей! Вине! Он! Чуть! Не умер!
Валера подошел вплотную. Обнял ее. Она как будто ждала этого: затихла сразу, еще понемногу всхлипывая, но уже без слез и без выкриков. Прерывистое дыхание, заложенный нос, опухшие глаза. Она дала себя уговорить: ее усадили за стол, накапали успокоительных капель.
– Теперь расскажи спокойно, – попросила Ира.
– Ир, подожди! – перебил муж. – Я все понял. Да, я принес ему четвертинку. Он сразу выпил, закусил чем-то, не помню. Мы поговорили немного. И я ушел. Он был очень доволен, благодарил меня.
– Валер! – Ира аж впилась глазами в мужа. – Да ты в своем уме?! Ты чуть человека не убил! Ты понимаешь это?
– Да понимаю! Понимаю! Но он так просил меня. Не смог я ему отказать. Как другу, не смог…
– Ну и что ты наделал?
– Ну виноват! Виноват! Как мне искупить? – Валера готов был рвать на себе волосы от избытка чувств. – Денег я дам. Сколько нужно-то, Маш?