Привидения и их жертвы, или Дом и разум
Шрифт:
Звуки эти мало-помалу затихли, а комната тем временем стала ощутимо вибрировать, и в дальнем ее углу, как бы от пола стали подниматься искорки или шарики, вроде пузырьков света, самых разных цветов: зеленые, желтые, огненно-красные, лазурные. Они летали в разные стороны: вверх-вниз, вперед-назад, направо-налево, как крошечные светлячки, и каждая такая искорка, кружилась ли она медленно или быстро, казалось, следовала только своей прихоти. И так же, как в нижней гостиной, от стены, словно по своей воле, отделился стул и переместился к противоположному концу стола. Вдруг, как бы прямо из стула, выросла фигура — то была женщина, реальная, как жизнь, и призрачная, как смерть. Черты ее юного лица были отмечены странной, скорбной красотой. Обнаженные шея и плечи выступали из просторного туманно-белого балахона. Она принялась приглаживать свои длинные соломенные волосы,
В это время в проеме дверей — хотя они и не открывались — появилась другая фигура, тоже четкая и тоже эфемерная. То был призрак молодого мужчины. Он был облачен в костюм прошлого века, вернее, в видимость костюма, ибо и призрак мужчины, и призрак женщины, хотя и ясно различимые, но, вне всякого сомнения, бесплотные, неосязаемые — были всего только подобия, фантазмы. И в разительном несоответствии этой затейливой роскоши, изысканного старинного убора с его оборками, кружевами и пряжками трупному виду и мертвенному бессилию их владельца было что-то нелепое, гротескное и — страшное. Лишь только мужская фигура приблизилась к женской, от стены метнулась Черная Тень, и всех троих на миг сокрыла тьма. Когда вновь забрезжил бледный свет, стало видно, что возвышавшаяся между двумя призраками Тень сжимает их в своих объятиях, как в тисках; на груди у женщины алело кровавое пятно, а у призрака юноши, опиравшегося на призрачную шпагу, с воланов и кружев быстро бежала кровь, но тут их поглотила чернота разъединявшей их Тени, и все исчезло. Тотчас снова замелькали пузырьки, плывя, колеблясь, множась и сгущаясь, вращаясь все беспорядочнее и безудержнее.
Находившаяся справа от камина дверь стенного шкафа распахнулась, и из проема выступила женская фигура — на сей раз старческая, она сжимала письма (те самые, которые прикрыла виденная мною рука), а за ее спиной, как мне послышалось, раздался звук шагов. Словно прислушиваясь к ним, старуха обернулась, потом достала письма и вроде бы углубилась в них, а над ее плечом возникло синее лицо утопленника, должно быть, долго пролежавшего в воде, — раздутое, лишившееся красок, с запутавшимися в мокрых волосах водорослями. У ног ее лежал, казалось, труп, подле которого съежился ребенок, невероятно жалкий, нищенского вида, с запавшими от голода щеками и притаившимся в глазах страхом. Пока я вглядывался в женщину, морщины на ее лице разгладились, к нему вернулась юность, выражение его было безжалостно, взгляд жесток, но черты юны; в это мгновение рванулась вперед Тень и поглотила как и прежде всю картину.
Теперь осталась только Тень, и я пристально глядел на нее, пока из мглы вновь не выступили глаза — змеиные и злобные. А пузырьки света опять стали взлетать и опускаться, и в их сумбурный, беспорядочный, неистовый круговорот вливался тусклый лунный свет. Но вот от этих шариков, словно из лопнувшей яичной скорлупы, начали отделяться жуткие создания, какие-то бескровные и мерзкие личинки, которыми наполнилась вся комната; чтоб дать о них понятие читателю, я лишь могу напомнить, как снуют в капле воды под окуляром микроскопа прозрачные проворные бесформенные твари, которые преследуют друг друга, норовя сожрать, — их невозможно увидать невооруженным глазом. И как в телах этих личинок не было симметрии, так и в движениях не было порядка. Метания их не были забавны, они носились и вились вокруг меня, и рой их делался все гуще, движения все быстрее и стремительнее, они кишмя кишели надо мной, вползали на мою правую руку, которую я поднял в невольном предостерегающем жесте, как будто заклиная злые силы.
Порой я ощущал прикосновение, но не личинок, а невидимых рук. Один раз я почувствовал, как чьи-то мягкие холодные пальцы сжимают мое горло. Но я не менее ясно сознавал, что если я поддамся страху, мне не миновать физической гибели. И я напряг все свои силы в могучем волевом порыве. Я заставлял себя не глядеть на Тень и прежде всего на ее глаза — змеиные, диковинные и теперь совершенно ясно различимые. Ибо именно в них (и более ни в чем вокруг) я ощущал недюжинную волю — источник мощного, изобретательного, действенного зла. Волю, способную сломить мою.
Белесый воздух комнаты стал наливаться красным, как будто рядом полыхал пожар. Личинки побурели, словно от огня. Комната вновь стала вибрировать, вновь прозвучали три размеренных удара, и вновь все утонуло в темноте, распространявшейся от черной Тени, как если бы из тьмы все вышло, чтобы туда вернуться.
Когда сумрак рассеялся, от Тени не осталось и следа. Пламя стоявших на столе свечей, как и огонь в камине, стало разгораться столь же постепенно, сколь постепенно недавно угасало. И комната приобрела более мирный и привычный вид.
Обе двери были закрыты, и та из них, что вела в комнату слуги, была, как и прежде, заперта на ключ. Все так же судорожно вжавшись в угол, лежала моя собака. Я окликнул ее — она не шевельнулась. Я подошел — она была мертва: глаза выступили из орбит, язык вывалился, из пасти текла пена. Я взял ее на руки, поднес к огню. Меня пронзило чувство горя, мне было нестерпимо жаль моей любимицы. Я ощущал острейшее раскаяние. Я полагал себя виновным в ее смерти, решив было, что ее убил страх. Но каково же было мое удивление, когда я увидел, что ей переломили шею — в подлинном смысле слова разорвали позвонки. Произошло ли это в темноте? Совершено ли это было человеческой рукой, такой же, как моя? Присутствовал ли кто-то в комнате все это время? Серьезный повод заподозрить это. Ответить на эти вопросы я не мог. Я лишь честно констатирую случившееся — читатель вправе сделать собственные выводы.
Произошло еще одно удивительного событие — мои часы вновь оказались на столе, откуда были похищены столь таинственным образом, но в минуту исчезновения они остановились и так и не пошли впоследствии, несмотря на все искусство часовщика; впрочем, на несколько часов их ход, диковинный и лихорадочный, восстановился, после чего они замерли навечно — от них нет больше никакого проку.
В ту ночь не произошло больше ничего примечательного. И в самом деле, до прихода зари оставалось ждать совсем недолго. Я покинул дом с привидениями лишь когда на дворе сиял ясный день. Перед уходом я еще раз наведался в маленькую потайную комнату, где мы с моим слугой сидели в заточении. У меня было сильнейшее, хоть и ни на чем не основанное чувство, будто все исходило от этой комнаты, здесь, если можно так выразиться, билось сердце того механизма, который действовал в моей комнате. И хотя я вошел сюда при свете дня и в мутное окно заглядывало солнце, я чувствовал, как от пола подымается нечто такое, что заставляет меня вновь трепетать от страха, который я испытал прошедшей ночью, когда попал сюда впервые, и который лишь усилился позднее из-за всего того, что происходило в моей спальне. В этих стенах я и впрямь не в силах был задержаться более, чем на полминуты. Спускаясь по лестнице, я снова слышал звук шагов перед собой, а когда отворял входные двери, по-моему, рядом тихо засмеялись. Я ожидал, что дома, куда я наконец добрался, меня встретит слуга, однако он не показывался. Последующие три дня от него также не было ни слуху, ни духу, пока на четвертый из Ливерпуля не пришло письмо следующего содержания:
«Уважаемый сэр, почтительно прошу меня простить, хоть вряд ли могу надеяться, что вы сочтете меня достойным того, разве что и вы видели то же, что я, — чего не приведи Господь! Должно быть, пройдут годы, прежде чем ко мне вернется здоровье. Посему я намереваюсь отправиться к моему шурину в Мельбурн. Быть может, долгое плавание возвратит мне силы. Я только и способен теперь, что трястись да вздрагивать, и мне все время чудится, будто Оно гонится за мной. Почтительно прошу вас, уважаемый сэр, переслать мое платье и то, что мне причитается из жалованья, моей матушке в Вульворт — Джон знает адрес».
Далее повторялись довольно путаные просьбы о прощении, и приводились разные подробности событий, которых автор также был свидетелем.
Может закрасться подозрение, будто Ф. хотел скрыться в Австралии, будучи так или иначе мошеннически причастен к кошмарам той ночи. Не стану оспаривать это предположение, скорей привожу его здесь как одно из наиболее правдоподобных объяснений — так, наверное, покажется многим — неправдоподобных обстоятельств. Однако собственная моя теория остается неизменной. В тот же вечер я подъехал в кебе к означенному дому, чтоб увезти оставшиеся там вещи, а также труп моей бедной собаки, что я и совершил, не встретив ни малейших затруднений. Не случилось ничего, достойного упоминания, кроме того лишь, что, подымаясь и спускаясь по лестнице, я слышал звук ступающих передо мною ног. Прямо оттуда я проследовал к мистеру Дж., которого застал дома. Я возвратил ему ключи, заверив, что любопытство мое вполне удовлетворено, и собирался было кратко пересказать ему все происшедшее, но он остановил меня, заметив чрезвычайно вежливо, что более не имеет интереса к тайне, которую никто не сумел разгадать.