Привилегия десанта
Шрифт:
— Алё, гвардия! Живой?
— Так точно!
— А чё торчишь, как груша, сам не можешь спуститься?
— Не получается…
— Ща сделаем. Рви кольцо запаски! Отдай стропы!
А дальше не по учебнику мы ухватились за купол запасного и, действительно, как грушу стрясли бедолагу с сосны. Он ухнулся в снег, за ним пара сломанных нами веток. Тут главное не попасть под обвешанное разным железом стокилограммовое тельце.
— Цел? Сборный пункт по нашему следу, понял? Ну, давай, родной, теперь сам.
Другой боец оказался смышлёней и энергичней. Он уже спустился и ходил вокруг сосны, на которой остался висеть его купол. Он даже разделся и пытался залезть обратно на сосну, но метров до четырёх–пяти не было ни одной ветки… Он не скулил, а злился и искал выход. Уважаю. Когда увидел нас и особенно топор, глаза заблестели. Оставил ему одного разведчика с топором в помощь, а сам с другим пошёл искать дальше. Зимний день короток, надо было торопиться. Нашли ещё одного. Он застрял в промежуточной позе: раскачался и прилип к стволу, а выбраться полностью из подвесной системы не сумел. Теперь ни спуститься, ни в подвесной повисеть. Пришлось лезть к нему наверх и помочь расстегнуть ножные обхваты. Купол сняли уже в сумерках. Для очистки совести поорали ещё полчаса в лесу, но никто не откликнулся, и мы покатили на сборный пункт.
Полк собрался ближе к полуночи. Сколько выбросили, столько и пришли на сборный пункт, да и купола на месте. Зануды–ВДСники проверили приборы, кольца и стабилизирующие парашюты. Всё срослось.
Как песня, команда — «По машинам»! Заснули все ещё до первого оборота колеса. В полк прибыли к 4.15 Старшина повёл укладывать роту, а мы с Фаизом Рашитовым пошли досыпать в «чёрные» ДОСы. Устали, но настроение прекрасное, как после до конца выполненной непростой работы. А сделали–то что? Просто прыгнули. Но прыжок–то был — ДЕСАНТНЫЙ!!!
«Пятнадцатилетние капитаны»
Мастерство не пропивается
и в карты не проигрывается.
Это была особая каста в полку. Они и держались как–то немного обособленно. Даже в бане. Я сунулся не в строчку, когда они парились, посидел секунд тридцать у самой двери и вылетел пулей — уши свернуло трубочкой. Они спустились с полатей и вывалили дружно из парилки минут через пятнадцать. Распаренные, с прилипшими листьями на узлах мышц, неторопливые и даже степенные. «Птенцы Маргелова», — сказал уважительно кто–то за спиной. Всем около сорока, все капитаны. Уже лет по пятнадцать. Все старше командира полка.
Я неоднократно задавал себе вопрос «почему» и не находил ответа. Службу знали, как никто. Пили не больше других. Методистами были такими, что многим заслуженным военным педагогам и не снилось. Мне надо было рассказывать и повторять, потеть и показывать, командовать и ругаться, а любой из них только бровью повёл — и всё вертелось как бы само собой.
Однажды комдив в колонне выдвигающегося на полигон взвода заметил дико невоенную штуковину и остановился. Штуковиной оказался огромный цветастый пляжный зонт. В тылу за огневым рубежом боец вбил колышек, развернул зонт, поставил походный столик, раскрыл стульчик, а на столе разложил популярные журналы. Капитан (из тех самых «пятнадцатилетних») что–то сказал солдатам, уселся на стульчик и стал их перелистывать. Бурля от праведного негодования, комдив вылез из машины и устремился к наглецу, готовый порвать его, как Тузик грелку. «Сниму, мля, разжалую, уволю»… Однако, будучи прежде всего командиром, обратил внимание на взвод. И залюбовался. Сержанты развели отделения по учебным точкам и в соответствии с новейшими рекомендациями отдела боевой подготовки штаба ВДВ стали обучать солдат. Чёткие команды, грамотные и быстрые действия солдат! Всё словно в показательном учебном фильме. Кажется, вокруг взвода и мухи строем летают. Молодой генерал видно не забыл свои молодые годы и то, чего стоит такая организация занятий. Он пожал читателю бульварной прессы руку и… удалился. А потом на разборе нам привёл капитана в пример.
От капитанов исходила какая–то магия. Бойцы говорили о них с придыханием и даже в третьем лице пытались называть на «вы». Я старался подсмотреть их секрет, но ничего не увидел. Понимание пришло с опытом. Их, грамотных и добросовестных, накрыла в войсках «волна озеленения», когда на вышестоящие должности стали назначать не подготовленных и достойных, а молодых и зелёных. Эти «калеки» (одна рука здесь, другая в Москве) и «позвоночники» быстро лезли вверх по служебной лестнице, а «неперспективные капитаны» несли на себе рутинную полковую ношу. Каблуками не щёлкали и не прогибались, и, наверное, поэтому авторитет имели у бойцов незыблемый. Начальство, чувствуя несправедливость, все же находило способ присвоить звание на одну ступень выше занимаемой должности. Слабое утешение. Они, сами того возможно не сознавая, служили для нас, молодых лейтенантов, эталоном отношения к службе. Конечно, и почудить они умели, как никто другой. Жаль, что с перевооружением полка на боевые машины их как–то незаметно поубирали со взводов.
Костя Северный, которого я сменил на взводе, ушёл в «наземные войска» и уже через год в Группе советских войск в Германии командовал каким–то «тяжёлым» батальоном. Причём так блестяще, что отзывы докатились до полка. Кто бы сомневался…
* * *
Угораздило мне с такими двумя капитанами попасть в карантин. Причём меня, как «дикорастущего» лейтенанта назначили командиром роты. А они командовали взводами. Что там командование замыслило, не знаю, но любой из них мог откомандовать ротой в карантине, не поднимаясь с койки. Понимаю, что дуться перед ними бесполезно, карантин для них семечки, а для меня девственно чистая страница, всё впервые. Даже, дурачок, попытался сторговать себе взводных помоложе, но начальник штаба полка только улыбнулся и благословил:
— Иди, командуй…
Сколько раз я его потом благодарил за это. Мои взводные никуда не бегали (они, мне кажется, вообще не бегали), но везде и всюду успевали первыми. На людях на «вы» и всегда «товарищ лейтенант», команду ротному подать, никаких проблем. Нюансы занятий, тренировок и всевозможных мероприятий знали на несколько ходов вперёд. Неоднократно я, вернувшись от комбата, отдавал наиценнейшие указания своим подчинённым и нарывался на то, что всё уже готово, ещё вчера и втрое против того, что я считал нужным сделать. Сержанты вокруг молодых, как квочки с цыплятами. Как–то само собой с первых и до последнего дня получилось, что рота стала лучшая в карантинном батальоне, хотя двумя другими ротами командовали майоры. Однако для меня эти два месяца вылились в один, непрерывный и очень сложный экзамен, где экзаменаторами выступали эти два пятнадцатилетних капитана.
Приходим ротой на стрельбу, а стрельбище занято. Сказать, что не май месяц, ничего не сказать. Скорее подойдёт, что в такую погоду даже плохой хозяин скотину пожалеет. Такой мороз и ветер хорошо наблюдать за плотно обклеенным двойным окошком, прижавшись коленями к горячей батарее, но никак не чистом поле.
— Ты — ротный, иди, разбирайся.
По тону понимаю, что у них–то такой фигни точно бы не получилось. Они же предлагали послать сначала на разведку обстановки бойца, а я упёрся «расписание, расписание»… Поднимаюсь на вышку. Там комбат подполковник Тюрин и командир роты конкурентов майор Сдобников.
— Товарищ подполковник, первая рота на стрельбу прибыла.
Комбат сидит в пол оборота, что–то пишет в ведомости и молчит, зато встревает Сдобников:
— Не видишь, лейтенант, моя рота ещё не закончила.
— Я вижу, товарищ майор, что ваше время истекло и пора освободить стрельбище.
— Ты как, лейтенант, со старшими разговариваешь?
— Вообще–то я — «товарищ лейтенант». Но, если на то пошло….майор, то здесь для меня кроме комбата старших нет. Ты… вы такой же ротный как и я.