Приворот

Романова Марьяна

– Это все было на ровном месте? Ты не давал им повода для ревности?

– Ревности не надо ничего давать, – усмехнулся Егор. – Она всегда и сама находит все, что требуется для ее осуществления. Ты же знаешь мою жизнь. Бывает, я запойно работаю и даже ночую в мастерской. У меня широкий круг общения, я почти каждый вечер пью с кем-то вино.

– И когда же ты понял, что больше не можешь с ревностью уживаться?

– Оба раза я до последнего верил, что у них получится взять эту высоту. Помогал, как мог. Мы много говорили. Но, видимо, я бездарный кухонный психотерапевт. Мою первую женщину застал в итоге с моим мобильным в руках. Эсэмэски читала. А вторая – взломала Фейсбук. И это было

уже за гранью – она не просто прочла частную переписку, но еще и написала нескольким девушкам, которые показались ей подозрительными. Проверить меня хотела.

– Да, это неприятно…

– Надеюсь, ты на такое никогда не пойдешь.

– Можешь даже в этом не сомневаться. – В тот момент Алена искренне верила, что так тому и быть.

Однако многие дни спустя, когда и свадьба, оставшаяся в памяти вереницей смутных кадров, и медовый месяц, который они провели в Лиссабоне, остались позади, Алена все чаще начала ловить себя на погруженности в какую-то странную хандру. Сначала это были мимолетные ощущения, как будто тени, пробежавшие по лицу, – проходит несколько минут, и ты уже сама не веришь в них. Но со временем хандра становилась все плотнее и прочнее, и вот наконец Алена начала ощущать себя мухой, попавшей в каплю янтаря.

Егор не так уж много времени оставлял для семьи, для нее. На первом месте у него всегда были какие-то проекты. Он ночами мог рисовать несуществующие города. Однажды он наткнулся на сайт NASA, где нашел информацию, что в 2020 году первые поселенцы отправятся на Марс.

Почему-то эта информация возбудила Егора так, что он не спал двое суток. Расчертил три толстенных альбома – как, по его мнению, могли бы выглядеть первые марсианские города, и даже, кажется, отправил сканы проектов американцам, которые, разумеется, ему не ответили.

Но Егора это не смутило – куда важнее для него было чувствовать себя причастным. Почти каждый вечер он встречался с людьми, столь же увлеченными, они пили вино и что-то горячо обсуждали. И вроде бы, Егор никогда не был против и присутствия Алены, но ей самой довольно скоро все это начало казаться утомительным и малоинтересным. Бывало и такое, что он пропадал куда-то на несколько суток, а потом возвращался немного осунувшимся и со странным блеском в глазах. Алена предпочитала ни о чем не спрашивать.

А еще Егор витал в небесах, не думая о материи, – поэтому Алена была вынуждена зарабатывать деньги для семьи. Она устроилась дизайнером в фирму, торгующую кухнями, – ее работа состояла в том, чтобы вписать имеющуюся мебель в новые и новые чужие пространства, это было скучно до оскомины, но приносило неплохой доход. А ведь в институте ее тоже считали талантливой. Было немножко обидно, что она вынуждена пахать за двоих, потому что Егору «надо реализоваться». Ее амбиции и мечты в расчет никто не брал, как будто бы они с мужем провели невидимую горизонтальную черту, предоставив одному полет, а другой – твердь земли.

Но ведь Алена по-прежнему его любила. Она все еще чувствовала себя волшебным музыкальным инструментом, а Егора – настройщиком. Все еще были и нежность, и страсть, и сладость медленного таяния.

А однажды случилось ее личное землетрясение – она привычно сгребла ворох рубашек мужа, чтобы заполнить ими стиральную машину, и вдруг заметила розовый отпечаток губной помады – такая вот пошлая деталь. Это был удар.

Да, Егор часто не ночевал дома. Да, его телефон порой принимал несколько десятков эсэмэсок за вечер. Да, среди его конфидентов были и женщины – красивые, умные, талантливые. Но почему-то все эти месяцы Алена верила, что «то самое», многогранное, крылатое, распускающееся из скромного подснежника в хищный ядовитый цветок на шипастом толстом стебле, –

все это возможно только между ними двоими. Опять же, произнесенные на той крыше его слова – о том, что самый надежный поводок – это свобода. Она ни разу не позволила ни полшажочка сделать по его заветной территории, она никогда не подходила со спины, когда он сидел за ноутбуком, она ни о чем не спрашивала. И вот. И вот, пожалуйста.

Выходит, правы были те из ее подруг, которые в ответ на ее пафосные рассуждения о доверии как первопричине любви качали головой и со вздохом говорили: «Ну и дууууура…»

Алена смотрела на отпечаток чужой помады и не знала, как поступить? Уличить немедленно? Понаблюдать? Выждать «правильный» момент? Собрать вещи, исчезнуть из его жизни, оставив на прикроватной тумбочке лаконичное письмо, и потом где-нибудь за тридевять земель ждать, что он придет и спасет ее от огнедышащего дракона?

В конце концов, она решила промолчать. Понаблюдать и перетерпеть. Призвала на помощь целое войско внутренних адвокатов, которые, как могли, успокоили ее сладчайшими аргументами. А вдруг некая особь – из тех, что вертятся вокруг Егора в надежде ухватить хоть кусочек исходящего от него тепла, – решила нарочно напакостить, вызвать Аленину ревность? Или вдруг это просто случайность – мало ли, сколько у ее мужа «просто подруг», и все целуют его в щеку при встрече.

Тем вечером Егор посмотрел на нее как-то странно и спросил, отчего она грустна, но Алена соврала, что живот болит.

Так продолжалось месяцев, должно быть, восемь. Алена изо всех сил маскировала тоску – все чаще в памяти всплывала та ночь, когда он подарил ей кольцо.

Иногда она думала о тех двух женах Егора, что были до. Странно – он никогда, вообще никогда, не упоминал о них. Конечно, это были скоротечные браки, но все-таки с обеими он был знаком с самого детства, один круг общения, одни и те же компании. И обе исчезли из жизни бесследно, хотя в их круге не было принято рвать отношения насовсем.

Однажды она поинтересовалась у Егора – где же теперь его бывшие жены – на что тот скупо ответил: Александра сошлась с каким-то австралийским художником и живет теперь в Сиднее, а Татьяна стала буддисткой и уехала жить в далекий индийский ашрам.

Первая жена Егора, Александра, напоминала Белоснежку из кинофильма – волосы как смоль, коса ниже пояса, угольные брови, яркий румянец на фарфоровом спокойном лице. Вторая, Татьяна, была полной ее противоположностью, как ночь и день, луна и солнце: кожа смуглая, будто позолоченная, и волосы с медным отблеском, тоже длинные, сейчас горожанки редко носят такие богатые косы. Алена фотографии их видела – у Егора был конверт, в котором хранились старые снимки.

Прошло еще полгода. Егор очень изменился, словно другим человеком стал. Еде тот мальчик, за дрожанием ресниц которого Алена наблюдала, пока он спал? Еде его улыбка, солнечные зайчики в глазах, открытый смех? Егор стал каким-то мрачным, молчаливым, словно что-то разъедало его изнутри. Они по-прежнему жили под одной крышей, но теперь это было сосуществование вынужденных соседей по коммуналке, а не семья. Алена не смогла бы вспомнить, когда они в последний раз были близки.

Те редкие ночи, которые Егор проводил дома, он спал на раскладном диване в кухне. «Это чтобы тебя не беспокоить, у меня бессонница», – говорил он, целуя ее в лоб. Он надолго запирался в ванной с мобильным телефоном и часами с кем-то ворковал, и иногда из-за двери раздавался его смех, и еще однажды Алена не выдержала, подкралась и прижала ухо к двери, и то, что она услышала, было как пощечина. «Да, милая… Я тоже не могу дождаться. Но ты же знаешь мою ситуацию… Зато завтра мы увидимся, я снова смогу тебя обнять…»