Приворот
Шрифт:
Там была его фотография – одно только лицо, задумчивый взгляд устремлен вниз. Вместо имени он указал слово – Самадхи. Состояние тончайшего блаженства, квинтэссенция рая. Это он в точку – лично для меня его присутствие так и воспринималось. Этим объясняется и то, что еще в августе я не послала все это к чертям.
Мне было очень, очень, очень трудно жить с этим секретом.
Но казалось, что если я буду доверчивой, то он сам мне расскажет, однажды. А он только говорил, что любит меня. И в его глазах было тепло, но не
К концу декабря я была похожа на запертую плотиной реку. Мне было жизненно необходимо вырваться, перестать клокотать и пениться белыми барашками волн и принять в объятия окрестные луга и долины. И тогда я рассказала обо всем подруге. Нарочно вызвала ее в гости, напоила горячим шоколадом и рассказала все по порядку. Та слушала молча, и ее резюме, поступившее после короткого осмысления, было неожиданным.
– А хочешь я дам тебе телефон одной бабки? – спросила она.
Я не сразу поняла, что подруга имеет в виду:
– Эта бабка – психолог? Или киллер?
– Просто бабка. Живет в деревне, в ста километрах от Москвы. К ней обычно запись за три месяца вперед, потому что бабка реально мощная. Но я хожу к ней уже пять лет, и, если попрошу, она тебя примет. Только это недешево.
– И что она сделает? Погадает на кофейной гуще?
– Что хочешь, – пожала плечами подруга, как будто мы говорили о чем-то совсем привычном и будничном. – Может, сделать «отсушку». Ты его забудешь. Он станет неприятным для тебя.
– Это вряд ли возможно.
– Ну или приворожит.
– Глупо.
– А ты попробуй. Что ты теряешь? Кроме денег, конечно. И времени на дорогу.
Той зимой мне исполнилось двадцать пять лет. Это была первая несчастливая любовь в моей жизни. Воспитанная атеистами советского розлива, я, разумеется, не верила в безусловное могущество какой-то неведомой бабки. Но, во-первых, нервы мои были расшатаны, во-вторых, многомесячная апатия, в болото которой погрузила меня вся эта история, требовала хоть какого-то деяния. В-третьих, деньги у меня были. В-четвертых, мы с подругой выпили вина. И я решилась.
– Ладно. Давай свою бабку. Я на девяносто девять с половиной процентов уверена, что это чушь. Но если не поеду, оставшаяся половина процента меня доест.
Подруга тотчас же набрала какой-то номер, а когда ей ответили, удалилась в ванную и недолго с кем-то разговаривала. А вернувшись, радостно сообщила, что бабка готова принять меня завтра же, денег с собою надо взять столько-то, адрес – вот.
– Только ни в коем случае не опаздывай, а то она может отказаться с тобой работать. Строптивая бабка, избалованная.
На следующий день я проснулась в половине шестого и, чувствуя себя дремучей идиоткой, потащилась
В электричке было холодно и душно. Я пыталась читать журнал, но ко мне все время привязывался какой-то пропойца моих лет, в грязных джинсах и с гитарой за спиной. Он почему-то считал, что мы должны выйти на ближайшем полустанке, купить пару бутылок водки, найти живописную лавочку и хором петь под гитару, а потом он на мне женится и у нас будут дети. К концу путешествия я готова была его убить.
Нужную деревню я нашла довольно быстро. От станции пришлось идти больше получаса, но подруга нарисовала подробный план.
Это была обычная деревенька – почерневшие от старости домики в два ряда, деревья в изморози, из труб к низкому серому небу поднимался парок.
Когда я шла между домов, разыскивая нужный, мне встретилась женщина средних лет, в повязанном крест-накрест платке. У нее было обветренное лицо, иней на бровях и сочные яркие губы. Хмуро на меня уставившись, она спросила:
– Ты… к этой, что ли? К Прасковье Петровне?
– А как вы догадались?
– Да вас тут сотни, – поджала губы женщина. – Я бы на твоем месте поехала восвояси. Пока цела.
– А то что?
– Сгубит, – приблизив ко мне рыхлое лицо, прошептала она.
Я сделала шаг назад. От женщины пахло лежалым ватником и кислой капустой. Глаза у нее были водянистые и пустые.
Дом Прасковьи Петровны с улицы выглядел заброшенным – невозможно было поверить, что на самом деле каждый день сюда приезжают десятки людей, чтобы оставить старушке немаленькие деньги в обмен на ее странное искусство. Отворив калитку, я прошла по узенькой тропинке между сугробами, поднялась на крыльцо и осторожно постучала.
На соседнем дворе завыла собака – монотонно, горько. Когда я была маленькая, родители на все лето отправляли меня к бабушке в деревню, и там все считали, что собаки воют к мертвецу. Первыми чуют смерть и начинают оплакивать того, кто еще дышит, но уже ходит в тени ее черных крыльев.
Дверь бесшумно распахнулась, и я увидела ту, ради которой и проделала этот длинный путь. Прасковья Петровна оказалась крошечной неулыбчивой старушкой, с поредевшими белыми волосами, частично обнажающими розовый, в пигментных пятнах, череп. У нее были очень светлые, почти белые, глаза, без зрачков. Слепая.
Когда я по ее приглашению ступила внутрь, Прасковья Петровна вскинула голову и повела носом, как животное. И с одной стороны, я понимала, что слепые вынуждены доверять другим органам чувств, а с другой – было неприятно смотреть, как она ко мне принюхивается.
Старушка пригласила меня в «залу». Дом ее был чистый и простой. Дощатые пол и стены, как принято в деревнях, цветы на подоконниках, недавно побеленная печь. Под ноги мне бросился кот, крупный и полосатый, хвост трубой – я хотела его погладить, но старушка отпихнула кота ногой.