Привычка выживать
Шрифт:
– Я рад, - коротко отзывается Хеймитч. – И как ты намерен прожить свою спокойную жизнь?
– Буду рисовать. Печь торты и печенья. Зарабатывать на жизнь мне не нужно, но я буду скоротать свои дни для пользы. Тренировки, опять же. И никакого алкоголя. И никакого морфлинга.
Отпущенную шпильку Эбернети великодушно игнорирует. Джоанна, спящая сейчас в одной из самых чистых спален, сумела бы подколоть его с большим результатом, но и в этом случае он бы не отреагировал. Закалка все-таки, опыт.
– Я рад, - отчего-то опять повторяет Хеймитч, и даже надеется, что этот незапланированный разговор по душам закончится прямо сейчас, еще до того, как он скажет что-нибудь лишнее.
Но он надеется зря.
– Неужели я был так жалок? – спрашивает его Пит безо всякой подготовки.
Хеймитч смеется, не задавая лишних вопросов. –
– Ты пьян, - смеется Пит.
– О, давай сваливать все на алкоголь. Так даже проще. Может, ты тоже напьешься до чертиков, а? Хоть раз в жизни? Я научу тебя спать с ножом под подушкой, а то ты как-то выбиваешься из стройных рядов безумцев со стажем.
– Уволь меня, - фыркает Пит. – Не хочу напиваться, слушать тебя и верить в то, что ты говоришь.
– О, если тебе легче верить, будто правда – всего лишь пьяный треп алкоголика со стажем, так и скажи. Слабак, - Хеймитч бессмысленно смеется. Когда он успел так напиться? – Но, знаешь, я рад, что вас забрали на Квартальную Бойню, потому что без Бойни ваша жизнь еще быстрее превратилась бы в ад. Не веришь, да? По глазам вижу, что не веришь. Ну ладно. Предположим, что после турнира победителей вы вернулись бы в Двенадцатый Дистрикт. Сноу заставил бы вас сыграть свадьбу, но это не успокоило бы его. Плутарх сделал бы из вашей семейной жизни какое-нибудь шоу. Сперва бы ты говорил «Хороший поцелуй, Китнисс, я почти поверил в него», она отвечала бы тем же. Потом, после свадьбы, рано или поздно, камеры залезли бы в вашу спальню. Ты бы говорил ей: «хорошие стоны, Китнисс, я почти поверил». Или: «да, в такой позе отдаются только влюбленные». Что ты ржешь? Мне легко это представить. Потом была бы Квартальная Бойня, в которой вы были бы менторами, а Сноу придумал бы еще какой-нибудь кровавый трюк. Я бы ушел на пенсию, но помогал вам участвовать в убийствах малолетних. У Китнисс начались бы истерики, депрессии – признай, она с самого начала была склонна к этому. Победил ли ваш трибут, или оба бы погибли, не имеет значения. Капитолий не оставлял бы вас в покое, а потом, когда интерес к вам немного бы угас, Сноу начал бы продавать Вас. Вместе. Или по отдельности. Ни один победитель голодных игр не жил спокойно после того, как побеждал. Все мы проходили через одно и то же. У всех у нас иной раз возникала в голове одна и та же мысль – лучше было умереть на Арене, чем выжить. Голодные Игры никогда не заканчиваются, Пит. Никогда.
Используя воображение художника, Пит рисует в голове картины, которые видит его бывший ментор, и внутреннее содрогается от их жестокой правдоподобности.
– Девчонка не вынесла бы такой жизни. Рано или поздно с ее семьей, со всеми, кого она любила, случились бы жуткие вещи, и у нее не осталось бы ни единой причины жить. Рано или поздно она бы сделала то, что сделала в действительности, только в той, иной реальности, Плутарх сделал бы из ее самоубийства целое представление, с правильно поставленным светом, с комментариями на заднем плане и последующим трауром. А потом с удвоенной кровожадностью принялся бы за тебя. А ты продолжил жить. Возможно, рисовал бы. Занимался бы благотворительностью, пытался бы спасти своих трибутов. Ты бы начал пить. Употреблять наркотики и тихо загнулся бы здесь в одиночестве.
– Тебя послушать, так ты рад, что все закончилось так.
– Это не самый плохой вариант, Пит. Ты подумаешь об этом, и поймешь. Тиран ушел, да здравствует тиран, - Хеймитч делает глоток вина, о котором уже успел забыть. – Пока им всем
Пит пожимает плечом.
– Я помню, что он… - делает над собой усилие, - что он любил ее. Я не чувствую к ней ничего. Ни любви, ни ненависти. Я уважаю ее. Я спас ее из огня, потому что не мог поступить иначе. Я спас ее от отравления после убийства Койн, потому что неправильно было позволить ей так умереть. Я относился к ней, как к обычному человеку. Или я пытался втереться в доверие к вам, - завершает свой короткий рассказ хлесткой фразой.
– Будешь продолжать в том же духе, - взрывается Хеймитч, - и Капитолий тебя с лица земли сотрет. А всему виной чертов доктор. Сделал из тебя не капитолийского говоруна, которого, понятное дело, убить нужно, а сойку-пересмешницу, которая вроде и не переродок в целом, но чего ждать от нее – непонятно. Иди лучше спать, гадкий мальчишка. У меня после общения с тобой головная боль началась. И вино закончилось. Кстати, не принесешь мне еще бутылку?
…
Джоанна Мейсон говорила правду. Нельзя пройти через ад и остаться верным себе. Пит Мелларк сильно пострадал из-за Китнисс Эвердин и Капитолия, но он не стал тем чудовищем, сказки о котором Хеймитчу рассказывали так долго. Он просто резко повзрослел. Стал мужчиной. Перестал быть влюбленным в глупую девчонку, которая не была его достойна. И все же в ней было что-то такое, что не позволяло пройти мимо. Была бы она жива, пусть даже и в жуткой депрессии, в ужасном отчаянии, он опять влюбился бы в нее. Он не переродок, не в полном смысле этого слова. Просто глупый Капитолий, создавая идеальное оружие, переиграл самого себя, создав идеальное оружие, которое может думать и оставаться верным себе даже с искаженными воспоминаниями.
Хеймитч пьет за то, что бы Пит нашел свое место в жизни.
И не открывает вторую бутылку вина.
========== ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой все ругаются, мирятся и тихо ненавидят друг друга и самих себя ==========
Джоанна Мейсон не умеет злиться молча. Как истинная уроженка своего Дистрикта, лучше всего она справляется со злостью, когда в ее руках оказывается остро заточенный топор. Хотя, если в руках разгневанной Джоанны Мейсон оказывается хорошо заточенный топор, местность вокруг Джоанны Мейсон в радиусе трех километров резко признается зоной отчуждения. Потому что кровожадное выражение ее лица говорит о многом даже деревьям, которые, будь у них возможность, сорвались бы с места вместе с убегающими людьми. Но Питу, признаться, подобная злость скорее льстит. Самодовольное выражение его лица Джоанна воспринимает как руководство к действию, и Питу так же приходится ретироваться.
А ведь он всего лишь предложил вернуться в Капитолий.
– Я. Терпеть. Ненавижу. Этот. Чертов. Капитолий.
Едва ли не брызжет ядовитой слюной во все стороны.
– Я сбежала из Капитолия несколько дней назад, за чертовым тобой и что, ты предлагаешь мне вернуться?! – ее гневу нет предела.
– Сбежала? – осторожно уточняет Пит и выглядывает из окна, приготовившись увидеть зависшие над домом Хеймитча планолеты.
– Успокойся, - говорит ему невозмутимый Хеймитч, притаившийся в самом темном углу. – У нее такое же фиктивное закончившееся лечение, как и у тебя. А еще я выглядывал из окон с тех пор, как вы оба свалились на мою голову. Этот чертов доктор выпускает из палат потенциально опасных преступников, - картинно возмущается и подводит итог: - Какой он все-таки странный.
– Он пытался лечить меня на расстоянии, - фыркает Джоанна. – После выписки мне дали комнату с одним окном и провели в нее телефон. Я не брала трубку.
Хеймитч салютует своей гостье.
– Я просто выдернул провод. Что? – закатывает глаза, заметив, с каким ужасом смотрит на него Пит. – Я всегда так делаю. Раз в неделю, правда, приезжают статные военные и возвращают все на круги своя, но я ведь не дурак. Опять выдергиваю. А они опять приезжают… Весело! Посмотрим, кто кого – этот доктор меня или я его.