Приют одинокого слона, или Чешские каникулы

Рябинина Татьяна

– Вон там площадь И Пэ Павлова. Того самого, который резал собачек. Честное слово, так и называется: И Пэ Павлова. И станция метро. А там улица На бойишти. Туда мы и едем.

Генка, похоже, отошел и от вчерашнего и от утреннего, потому что болтал вполне бойко.

– Что значит «У калиха»?
– спросил Миша.

– «У чаши». Чаша - это символ гуситов. Хотя пивная эта, конечно, не такая старая. Просто стилизована

под старину. Все это описано у Гашека, если вам известно, кто это такой. И даже есть портрет Франца Иосифа.

– А пиво там какое? Плзйньское?
– вполне мирно поинтересовалась Лора.

– Не плзйньское, а пґлзеньское, - взвился Генка.
– На лударение, а не на е. Меня аж колотит, когда слышу: Брну, Плзйнь.

– Начинается, - вздохнула Лора.
– Ну и колотись себе на здоровье, пока башку не пробьешь.

Они остановились у ничем не примечательного с виду здания и вошли в пивную. Густой табачный дым, гомон, музыка. Длинные деревянные столы, за которыми сидела вполне респектабельная публика, такие же длинные деревянные скамьи. Беленые стены, на которых красовались изображения Швейка и всевозможные надписи. Официанты, которые словно чудом сохранились с прошлого века. Вадим с жадностью впитывал в себя впечатления, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти самую крохотную деталь.

– Вон туда, в уголок, - Генка кивнул на стол, из-за которого вставала шумная компания. Вадим успел заметить, как они распихивают по карманам картонные подставочки под кружки с изображением все того же Швейка, и подумал, что это, наверно, туристы.

– Это Франц Иосиф? Австрийский император?
– Вадим кивнул на портрет малосимпатичного субъекта.

– Йозеф, - поправил Генка.
– А вон там видишь оркестрион? Он играет «Za Cisбre Pбna», то есть «За господина императора» - австрийский гимн. Ладно, что закажем к пиву? Мясные крошки в томатном соусе?
– он подмигнул Вадиму, прекрасно понимая, что для остальных его юмор недоступен.
– Ладно, шучу. Рекомендую кнедлики.

– Фы-ы!
– скривилась Лора.
– Мы уже этопопробовали. Здесь есть какое-нибудь копченое мясо?

После первой же кружки замечательного, как сказал Миша, оптимистического «Праздроя» веселье пошло как по маслу. Тем более Савченко молчал. Он почти ничего не ел, только часто прихлебывал пиво из высокой кружки.

– Ты же за рулем, - спохватился Вадим, который сидел рядом с ним.

– Плевать!
– мрачно буркнул Генка.
– Вызовем такси.

– Не влезем.

– Плевать! Вызовем два такси.

– А машина?

– Оставим здесь. Завтра заберу.

– Не угонят?

– Во-первых, ее можно угнать только тягачом, а во-вторых, она застрахована. Если что, Хлапик не обидится. Просим вас, - он махнул официанту, - Jeste pivo, uzen'e а okurkov'y sal'at 7.

Стопки картонных подставочек перед ними росли. Пиво пилось как-то легко и незаметно. Копченая свинина таяла во рту. Макс очень быстро набрался и дремал, положив голову на руки. Лора танцевала вот уже третий танец подряд с каким-то толстопузым чехом пенсионного возраста. Чех подпевал музыке: «Тра-ла-ла-ла!», а руки его так и норовили сползти с Лориной талии чуть ниже. Сама Лора только довольно хихикала. Оксана и Лида оживленно что-то обсуждали, вполне возможно, что перемывали кости Лоре. Миша глазел по сторонам.

– Я пытаюсь представить себе, что я Швейк, - пояснил он.
– Но не получается.

– Скажи, Вадик, - вдруг тихо и очень серьезно спросил Генка, наклонясь к нему.
– Что ты думаешь о... смерти?

Он спросил это так, словно интересовался его мнением о своей новой подружке.

– То есть?
– не понял Вадим.

– Ну что тут непонятного? Что ты думаешь о смерти? Какая она?

– Ты в философском плане или в практическом?
– пытался отшутиться Вадим - уж больно неподходящей показалась ему эта тема здесь, в шумном, прокуренном кабачке, над кружкой пенного пива.

Но Савченко был не расположен шутить. Его глаза блестели каким-то фанатическим блеском. Вадим снова вспомнил сцену во дворике.

– Во всех, Вадик, во всех смыслах. Скажи, ты веришь в Бога?

– Верю, что Бог есть, но в церковь не хожу. Принципиально. Как и большинство. Мне кажется, верить можно и так, без топтания в Боговой прихожей.

– А вот я не верю. Жаль, но не верю. Не могу.

– Почему жаль?

– Потому что тому, кто верит, легче умирать. Так все-таки, что ты думаешь о смерти?
– настаивал Генка, вцепившись в Вадимов рукав.