Приют одинокого слона
Шрифт:
Я смотрел на крепостную стену, - она называется Hladn * , Голо д ная - которая летом почти терялась в зелени, смотрел на сторожевые башни - и тихо млел. Мне казалось, что там спит главная тайна, пр и коснуться к которой я недостоин. Я могу лишь ходить по камням Ст а ромнестской площади, где когда-то сжигали на костре еретиков, могу смотреть, как звонит в колокольчик Смерть на Орлое, могу слушать шепот теней старого еврейского кладбища, где когда-то
И я был прав! В последний день перед отъездом из Праги я все-таки пошел туда. Вблизи Голодная стена оказалась обычным каме н ным забором, пусть и очень старым, а в сторожевых башнях стояли б а ки с мусором и хранился садовый инвентарь. Просто фуникулер. Пр о сто парк. Просто розы. Как будто раковина, в сердцевине которой скрывалась жемчужина, захлопнулась и превратилась в грязный б у рый камень. Я постарался забыть об этом. Так, словно никогда там не был..."
* * *
26 декабря 1999 года
Накануне они больше никуда не пошли. Генка самым коротким путем вывел их к станции метро с забавным названием "Мустек".
– Здесь когда-то был мостик через маленькую речушку, - сказал Вадим, когда они спустились в подземный переход.
– Вон там его остатки, - и он показал на огороженный перильцами и подсвеченный кусок каменной кладки.
– Может, уже хватит?
– тихо и зло спросил Генка.
Вадим уставился на него с недоумением, но объяснений не последовало. Он пожал плечами, переглянулся с Оксаной и промолчал.
В метро все нагоняло тоску. Уныло желтая облицовка из выпуклых металлических кружков, подтекающие стены (у одной из колонн стояло розовое пластиковое ведро), нудный голос, с подвыванием объявляющий остановки. Ехать было недалеко, всего несколько остановок, но им показалось, что прошла целая вечность, пока все тот же нудный женский голос не изрек: "Hrad?ansk*".
Генка заперся в своей комнате, сказав, что ждет важного звонка, поэтому поход в ресторан придется отложить. Радость по этому поводу даже и не пытались скрыть. Макс с Лорой отправились кутить самостоятельно. Лида, хотя и не понимала ни слова, устроилась перед телевизором. Миша лег пораньше спать, а Вадим с Оксаной вышли погулять. Оставив достопримечательности на завтра, они просто бродили по пустынным улицам и даже прошлись немного по сакраментальной Стромовке, казавшейся при свете тусклых фонарей каким-то заколдованным лесом.
– Как ты думаешь, что это вдруг с Генкой случилось?
– спросила Оксана, когда они присели передохнуть на лавочке под каким-то неведомым хвойным деревом.
– Ты что-то спросил про какую-то гору, и он вдруг будто языком подавился.
– Не знаю. Может, у него с ней связаны какие-то мрачные воспоминания. Знаешь, Ксан, не нравится мне все это. Зря мы приехали. Не кончится это добром, помяни мое слово.
Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать ей обо всем, но он сдержался, о чем потом не один раз пожалел.
– Зря не зря, что теперь толку стонать. И каркать тоже. Чем это может кончиться? Переругаемся вконец, только и всего.
– Вы не против прогуляться сегодня самостоятельно?
– спросил Генка утром, когда они собрались к завтраку.
– У меня организовались кое-какие дела, надо закончить до того, как уедем в горы.
– Дела? В воскресенье?
– недоверчиво откликнулся Макс, нисколько не заботясь, чтобы скрыть облегчение. Вчера они с Лорой посетили пару маленьких, но очень миленьких пивных кабачков, после чего жизнь уже не казалось столь ужасной.
– Так уж вышло. Я могу отвезти вас на машине в центр, а обратно вернетесь сами. Я буду здесь где-то после трех. А вечером поедем пить "Праздрой" в одно классное место. Помнишь, Вадик, где Швейк договорился встретиться со своими друзьями в шесть часов вечера после войны?
– "У калиха"?
– Так йо!
Он выгрузил их Целетной улице.
– Ну, кому что? Туда - Старе Мнесто, там мы вчера были. Прямо и налево - Вацлавак, он же - Вацлавская площадь, центральная. А направо - универмаг.
Лида, разумеется, потащила безропотного Мишу за покупками.
– Мы пойдем прошвырнемся по местному Бродвею, - за себя и за Макса решила Лора.
– Ну а вы, разумеется, за романтикой? Правильно, у вас же медовый месяц.
Они ходили и ходили. Заглядывали в маленькие, мощеные булыжниками дворики, сворачивали в узкие переулки, где с трудом могли разойтись два человека. Покупали сувениры в крошечных лавочках. Поднялись на галерею Прашны Браны - Пороховой Башни - и долго смотрели вниз, на бесконечные крыши и шпили.
Прага оказалась такой, какою Вадим ее себе представлял, - и не такой. Она была здесь - и ускользала, прячась за флером обманчивой приветливости. Почему-то щемило сердце. Он вдруг почувствовал себя подкидышем, который через много лет нашел свою настоящую семью, пришел в гости, ему вроде бы рады, но... он чужой для них. Чужой... Когда-то давно об этом пытался говорить Генка, но тогда он не понимал его.
– Мне почему-то грустно, - попыталась улыбнуться Оксана, но улыбка получилась какой-то смазанной.
– Здесь невероятно красиво. Нереально. Я ни одного такого красивого города не видела. Питер, конечно, само собой, но... это совсем другое. Черт, не знаю, как и сказать, - у нее от волнения выступили слезы, и Вадим обнял ее за плечи.
– Это сказка. Но почему-то... страшноватая.
– Конечно, - кивнул Вадим.
– Это город мистиков и алхимиков. Особенно их любил король Рудольф, собирал при своем дворе.
– Нет, дело не в мистиках и не в алхимиках. Помнишь, ты вчера сказал, что должно случиться что-то...
– Не надо, Ксана, - он пытался остановить ее, но тщетно.
– Я почему-то чувствую себя здесь такой маленькой-маленькой. Я умру, а Прага останется. Примерно то же самое я чувствую, когда смотрю на звездное небо.
– Ну, это уже глупости!
– возмутился Вадим.
– Все мы в конце концов умрем. И Прага тоже когда-нибудь исчезнет. Пойдем-ка лучше в цивилизацию, съедим по паре шпикачек с горчичкой.