Приют охотника
Шрифт:
Вот почему царевич вдруг выказал неожиданную храбрость.
Вот почему, умирая, он прохрипел: «Предательство!»
Молча передал я бога Свежерозе.
Вытерев с рук царскую кровь, я разрезал путы Честнодоблести его же собственным кинжалом и вернул его ему.
Потом я осторожно спустился по лестнице посмотреть, сколько еще человек привел с собой царевич. Я ожидал увидеть небольшую армию. Я обнаружил еще двух лошадей, привязанных к забору рядом с нашими.
Вот вам и вся правда, майне дамен унд геррен. Свежероза бежала, но не с царевичем. Он умер. В этом я совершенно уверен. Бог – Верл – покинул страну, названную в его честь, и это, возможно, объясняет, почему у Быстроклинка так и не родилось другого наследника.
Мы спустились к ближайшей рыбацкой хижине и сменяли четырех лошадей на полусгнившее подобие дори и кое-какую провизию. Похоже было, что посудина, которую нам подсунули, развалится от малейшего ветерка. Даже флегматичный увалень, владелец лодки, испытывал некоторое смущение, сплавив нам эту рухлядь в обмен на четырех породистых лошадей, но Свежероза дала ему вдобавок и золота. Что ж, вряд ли его счастье продлилось долго! Я не сомневаюсь, что царские гвардейцы увели лошадей, когда обыскивали окрестности.
Путешествие наше нельзя было назвать приятным, но оно оказалось не таким плохим, как обещало. Зиг был опытный моряк, да и я умел управляться с такелажем. Корпус, и мачта, и парус – все норовило развалиться, но мы импровизировали на ходу и в результате остались живы. Свежероза держалась как солдат. Солдат Честнодоблесть все путешествие провалялся, страдая от морской болезни.
Когда мы добрались до Альгазана, я был призван, чтобы стать очевидцем революции. Мы простились. Никого из них я больше не видел. Прошлой весной я узнал, что в пророчестве упоминался ребенок Свежерозы, живущий где-то за горами Гримм. Как многие другие, пришел я сюда, чтобы найти его или ее. Мне это не удалось.
Вот и все, что я могу вам рассказать.
22. Пятый приговор
Фриц не пожалел для нас свечей. Гостиная ярко осветилась в первый раз с моего прихода – отблески огня играли на оружии, висевшем над камином, на безделушках на каминной полке, даже на тускло раскрашенных глиняных глазах голов-трофеев, за каждой из которых на стене колыхался лес теней от рогов. Ветер за стеной завывал все свирепей. Где-то посередине моего рассказа дверь начала колотиться, словно обезумевшие кастаньеты.
Увы, единственное счастливое лицо, которое я мог разглядеть в осветившейся комнате, принадлежало Фриде. Она смотрела на свои руки, не на меня, но на щеках ее обозначились ямочки: что-то обрадовало ее. Пропорционально ее радости возросла и досада ее братца.
Что же до остальных моих слушателей… старуха, похоже, заснула. Я очень надеялся, что она просто задумалась, поскольку рассчитывал на ее поддержку.
Рози сидела, открыв глаза, но, судя по всему, не видела ими ничего. Фарфоровый голубок и шелковый платок, из которого она его вынула, все еще лежали у нее на коленях.
Гвилл только что не терял сознания, и его вряд ли беспокоило что-то, кроме его страданий. Я слышал, как хрипит у него в груди.
За исключением этих лиц свечи освещали только неприязненные взгляды: купца, актрису, нотариуса, солдата. Четверо из семи – большинство.
– Брехня! – рявкнул купец, складывая руки на пузе. – Ты мог бы придумать чего-нибудь позанимательнее. В твоей истории больше прорех, чем в решете. Думаешь, мы такие недотепы? – Он закашлялся. – Что у тебя с дымоходом, трактирщик?
Фриц стоял, стиснув кулаки.
– Ветер переменился, ваша честь. Камин дымит иногда при южном ветре. – Он с ненавистью покосился на меня.
Его сестра мне подмигнула.
– Это добрая весть, сударь. Слушайте! – Мы прислушались. Где-то что-то капало. – Погода здесь переменчива, но, когда зимой ветер дует с юга, это обычно к таянию снегов. Наша дверь часто стучит вот так при южном ветре. Я не даю Фрицу укрепить ее, потому что люблю этот стук. Он как обещание, что весна вернется, обещание надежды.
– И дорога очистится?
– На Гильдербург – это уж точно, – мрачно кивнул Фриц. – Насчет перевала… ну, возможно. Только еще не утро. Северный ветер может вернуться.
Он искренне надеялся, что вернется. Но даже если он вышвырнет меня сейчас без башмаков и плаща, у меня будет шанс. Я буду не один, и кто-нибудь из путешественников, может, и одолжит мне одежду на дорогу. Снег быстро раскиснет, а потом превратится в грязь. Я блаженно улыбнулся ему и покачал головой – пусть знает, что мои надежды основаны не только на изменениях в погоде. Я не намерен и дальше позволять этому громиле-переростку измываться надо мной. Хватит!
Но пока…
Пока я обратился к купцу:
– Вас смущают какие-либо места в моем рассказе, майн герр? Я клянусь, что все до единого слова в нем – правда.
– Значит, ты добавляешь ко всем своим преступлениям ложную клятву! А ну, законник, допроси-ка этого горе-свидетеля!
Нотариус довольно ухмыльнулся.
– С удовольствием, ваша честь!
– Сначала разделайся с его сказками, а потом мы позволим нашему хозяину разделаться с ним самим. – Толстый боров расхохотался, в восторге от собственного остроумия. Актриса визгливо вторила ему. Фриц довольно ухмылялся.
– Отлично. – Нотариус повернул ко мне свою крысью морду. – Поговорим сперва о смертных, майстер Омар. Что случилось с телами царевича и его друга?
Я чуть отодвинулся от него – очень уж противно пахло у него изо рта.
– Понятия не имею. Мы оставили их лежать на месте.
– И тем не менее вот уже двадцать лет о смерти царевича никто так и не узнал? Вам это не кажется странным?
– Возможно – особенно теперь, когда вы заметили эту подробность. За столько лет его могли бы и найти.