Приз для принцев
Шрифт:
Принцесса остановилась, посмотрела сначала на принца, потом на Стеттона, ее прекрасное лицо было скромным и трогательно умоляющим. Принц казался очень удивленным. Глядя на молодого человека, он сурово спросил:
— Что же это, месье Стеттон? Вы называете серьезным обвинение женщины в том, что она изменила свое решение?
Что касается Стеттона, то он потерял дар речи. Гнев на свою беспомощность, удивление дьявольской хитростью и поразительной изворотливостью Алины и совершенно неуместная благодарность за то, что его затруднительное положение разрешилось, — все эти сложные чувства повергли его в замешательство. Он молчал.
Тем временем принц требовательно смотрел на него, ожидая, когда тот заговорит. Стеттон хотел наброситься на женщину, которая стала принцессой Маризи, с ожесточенными обвинениями, но не посмел и не смог. И кончил тем, что вообще ничего не сказал.
Не говоря ни слова, он отвесил глубокий поклон принцу и принцессе, повернулся и пошел к двери.
Уже дойдя до двери, Стеттон услышал голос позади себя:
— Пусть он идет, Мишель.
Еще минута, и он оказался на улице.
Ну что ж, все кончено. Так он думал. Для него навсегда потеряна не только Алина, но и какая бы то ни было надежда на мщение. Конец авантюре, которая должна была бы привести его к алтарю счастья. Эта глава закрыта. Не стоило бы тратить время на рыдания над пролитым молоком; к такому, вполне философскому, заключению он пришел, когда добрался до дверей своей комнаты в отеле «Уолдерин».
Он без аппетита съел ленч, с час прогуливался по улицам, еще часик поболтал со знакомыми, встреченными на Уолдерин-Плейс.
В три часа дня он обнаружил, что сидит в читальной комнате отеля с книгой в руках, но смятенные мысли мешали ему читать.
Внезапно он почувствовал чью-то руку на своем плече. Подняв глаза, он увидел стоявшего рядом Фредерика Науманна.
— Я ищу тебя уже два часа. Куда ты, черт побери, подевался?
Стеттон, не считавший нужным посвящать друга в подробности своей блестяще выполненной миссии во дворце, ответил, что он никуда особенно не девался.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Науманн. — Давай поднимемся в комнату.
Стеттон, которому не хотелось разговаривать не только с Науманном, но и с кем бы то ни было вообще, нехотя поплелся к лифту и далее в свою комнату.
По правде говоря, молодой дипломат выглядел как человек, который принес новости. Но какие новости могли бы сейчас заинтересовать Стеттона?
Они сели, закурили по сигарете, и Науманн начал:
— Сегодня утром я получил письмо.
Это не показалось Стеттону такой уж катастрофой, и он ничего не ответил.
— Письмо от мадемуазель Жанвур, — возбужденно продолжал молодой дипломат. — Что ты думаешь об этом?
— Не могу сказать, что я вообще о чем-нибудь думаю.
Науманн фыркнул:
— Да? Ну что ж, а я думаю. За последние два месяца я написал ей не менее дюжины писем и потратил небольшое состояние на взятки и подкупы. И вот — первое слово, которое я получил от нее.
— И что же она написала? — Это было сказано с полнейшим равнодушием.
— Не много. Но кое-что. Стеттон, я собираюсь жениться на ней. Я не могу жить без нее. Но принцесса не позволяет ей иметь со мной дело… и она не имеет.
Об этом она и говорит в своем письме.
Так какого черта ты предполагаешь жениться на ней?
— Но это еще не все, что есть в письме, — продолжал Науманн, не обратив внимания на слова Стеттона. — Она пишет, что все равно любит меня; что она никогда не сможет полюбить никого другого, а вслед за этим просит меня не посылать ей больше никаких писем. Ну, это решать мне. Я намерен написать в Берлин сегодня вечером. В течение двух дней полиция всего мира отыщет Василия Петровича.
— Они его не найдут.
— Почему?
— Потому что он мертв.
Науманн остро взглянул на него:
— Ты так думаешь? Откуда ты знаешь…
— Я не знаю. В конце концов, у меня нет об этом точных сведений. Но я совершенно уверен, что он умер.
Господи боже! Разве я не обыскивал все углы Европы так тщательно, что мог бы отыскаться даже микроб?
Нет, это бесполезно.
— Ты говоришь так, словно тебе безразлично, найдем мы его или нет, — с сердцем сказал Науманн. — Что случилось?
— Ничего. Я с этим покончил. Вот и все. Покончил со всем этим делом. Я устал. Позволь мне сказать кое-что, Науманн. Еще не родился человек, который мог бы справиться с Алиной Солини. Мне она не по силам, и тебе она не по силам. Я бросаю это. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк.
— Нет! — вскрикнул Науманн. — Я же вижу, что-то случилось. Вчера ты разговаривал иначе. Так что же случилось?
В конце концов Стеттон поведал ему в деталях о своем визите во дворец.
Когда он закончил рассказ, Науманн заявил, что не видит в происшедшем, хотя оно и весьма оскорбительно для Стеттона, каких-либо причин, которые могли бы столь внезапно заставить его отказаться от всех своих планов; напротив, случившееся должно бы придать Стеттону энергии и усилить его жажду мщения.
Но Стеттон неколебимо стоял на том, что утром покинет Маризи. Когда через три часа Науманн поднялся, собираясь уходить, они пожали друг другу руки и распрощались, потому что Науманн сегодня вечером обедал вне Дома, а Стеттон предполагал уехать завтра ранним утром.
И не уехал. Он все подготовил для отъезда, его ничто больше не задерживало, но он оказался не в состоянии заставить себя уехать.
Науманн не без задней мысли высказал предположение, что Стеттон, вероятно, дожидается карнавала Перли, который должен был начаться через неделю или две. Карнавал, объяснил Науманн, происходит в Маризи ежегодно в разгаре лета, а уличное театрализованное шествие в день открытия карнавала будет возглавляться принцем и принцессой в золотой колеснице. Без сомнения, сказал Науманн, Стеттону захочется это увидеть.
— Захотелось бы, — ответил Стеттон, — если бы рядом со мной был Василий Петрович. Я полагаю, тогда принц в своей золоченой карете вернулся бы во дворец в одиночестве.
Прошло три дня, и утро четвертого все еще застало Стеттона в Маризи. Дюжину раз он решал покинуть город первым же поездом и уехать на запад, но не отваживался, хотя никаких очевидных препятствий тому не было. Однажды на Аллее он встретил Алину с Виви. Она поклонилась ему вежливо и дружелюбно, а он почувствовал дикое удовлетворение, вызывающе грубо повернувшись к ней спиной.