Признание повесы
Шрифт:
Обе сестры отличались на редкость сильной волей. Уж ему было точно известно, какие они упрямые. И спорить с ней напрямую не получится.
– Лидия… – Он глянул на свои руки, обдумывая аргументы, контролируя собственный тон, скрывая все свидетельства примитивно-дикарской реакции, вызванной ее хитроумным планом. – Невозможно вот так просто проникнуть в дом Барема и искать это письмо. Во всяком случае, не сейчас, когда у него полно гостей. После того как они разъедутся… кто знает, вдруг и получится, но пока следует подождать, – объявил он наконец.
Она ответила ему хладнокровным взглядом. По ее глазам было почти невозможно ничего прочитать.
Однако тут Лидия встала и отодвинула стул. И только после этого негромко сообщила:
– Завтра я начну обыскивать Аптон-Грейндж. – Продолжая изучать, его, она чуть наклонила голову. – Если хочешь, можешь мне помочь. Но вот остановить меня не удастся. Этого я не допущу. Даже не пытайся. – Кивнув, она отвернулась.
Роберт тоже поднялся. Когда Лидия уже взялась за дверную ручку, он ее остановил:
– Нет! Посиди со мной, выпей бренди и согрейся.
Лидия поколебалась, оглянулась на него и покачала головой:
– Доброй ночи. Возможно, увидимся утром.
Переступив порог, она осторожно закрыла за собой дверь.
Роберт долго смотрел на деревянные панели, прежде чем рухнуть на стул, с силой растереть ладонями лицо и застонать.
Посидев в такой позе несколько минут, он выпрямился, широко развел руки и возвел глаза к потолку.
– Почему?!
Ответа он не получил. Злясь на себя, он потянулся к бутылке, оставленной Билтом, налил на палец бренди в бокал, развернул стул и уставился в огонь.
Мысли невольно возвращались к их последней встрече. К тому судьбоносному лету, когда они были гораздо моложе…
Дочери тех самых эксцентричных Мейкписов, чей отец был ученым, почти не появлявшимся в свете, а мать – матроной из хорошей семьи, умело сочетавшей обязанности жены и матери, Лидия и Табита каждое лето гостили у родных миссис Мейкпис, поместье которых граничило с Джеррард-Парком. И хотя Роберт был на шесть лет старше Лидии, все же мгновенно ее заметил. Эта шестилетняя девочка занимала внимание, мысли и воображение взрослого двенадцатилетнего джентльмена! Но разница в годах не имела значения. Ни тогда, ни сейчас.
Однако когда невинной, нетронутой девушке исполнилось шестнадцать, Роберт был уже опытным светским молодым человеком двадцати двух лет. Но даже это не играло роли… не в тот день, когда они, как это часто бывало, встретились в саду. Гуляли, разговаривали, она восторженно делилась планами своего дебюта, ожидаемого в следующем году. Взволнованно расписывала, как будет вальсировать с поклонниками почти неизвестной ей породы джентльменов: все эти годы она провела в Уилтшире, с родителями-отшельниками. Окончательно развеселившись, она попросила потанцевать с ней прямо под яблонями. Роберт улыбнулся, кивнул и стал напевать мелодию вальса, не подозревая, что произойдет дальше… Они кружились, и вокруг все кружилось, и что-то возникло в воздухе, протянулось между ними, мягко, неотвратимо взяло его в плен… Он перестал напевать, замедлил танец, а когда остановился, оказалось, что она потерялась в глубинах его глаз, а он навеки утонул в ее голубых озерах. Тогда он нагнулся и поцеловал ее. Даже в двадцать два года он уже знал, как вскружить женщине голову поцелуем. Но поцеловал ее вовсе не так, а нежно, нерешительно… благоговейно.
Именно
Так быстро и так далеко, как только мог. Разум двадцатидвухлетнего юнца твердил, что она не может, просто не может быть его судьбой.
С той самой поры, когда нянька впервые назвала его повесой, Роберт был исполнен решимости заслужить этот титул. Оправдать ожидания окружающих. Страшно было подумать: а вдруг ему не удастся стать повесой?
Поэтому он позорно удрал и вынудил себя больше никогда не оглядываться. Никогда не искать Лидию в яблоневом саду.
По-прежнему глядя в огонь, Роберт допил бренди, закрыл глаза и вздохнул. Следующие четыре-пять лет его жизни прошли в вихре гедонистских удовольствий, которые и определили его репутацию. Репутацию повесы, не знающего преград в удовлетворении своих желаний. Но потом… Все неожиданно изменилось. И развлечения надоели. То, что раньше влекло его, стало скучным и ненужным. Он оставил приятелей, покинул круг друзей и стал искать других занятий – занятий, которые смогли бы поглотить его целиком.
Бывший повеса стал другим человеком. Последние годы он провел за книгами и учебниками. И жадно впитывал знания. Но несмотря на все это, оказалось, что репутацию легче заслужить, чем исправить. Даже сейчас те, кто искал и не находил его в игорных домах, считали, что он предавался еще более гнусным порокам. Его отсутствие на скандально-беспутных вечеринках объяснялось очередной непристойной связью. Многие продолжали приглашать его в загородные дома, в надежде что он, как душа компании, придаст оргиям недостающую пикантность. Но когда он не отвечал на приглашения, все считали, что повеса Джеррард посещает более утонченные собрания.
Он не гнушался пользоваться вышеуказанной репутацией для достижения собственных целей, как, например, для защиты от пронырливых мамаш с жаждущими выйти замуж дочерьми. Как и в качестве удобной ширмы, не позволявшей тем, кто вел с ним дела, оценить противника по достоинству…
Роберт открыл глаза и снова уставился на огонь, от которого остались лишь тлеющие уголья. Еда, бренди и тепло сделали свое дело. Он наконец согрелся.
Вздохнув, он поставил бокал на стол, поднялся и направился к двери. Почти бесшумно поднимаясь по лестнице, Роберт гадал, что подумает Лидия и как бы она смотрела на него, зная, что он один из самых крупных европейских филантропов.
Он не стремился к этому. Но судьба, обстоятельства и удивительные совпадения вели его в этом направлении. Оказалось, что у него не только настоящий талант, но и призвание к филантропии, и вскоре он нашел тех, кто разделял его взгляды. Сначала к нему относились с недоверием, зная его репутацию, но он усердно выполнял все поручения, и постепенно его приняли. И поняли.
Но для того чтобы работать спокойно, ему была необходима анонимность.
Если когда-нибудь станет известно, что он, повеса Джеррард, самый печально известный распутник в обществе, шесть лет назад стал другим человеком, его немедленно занесут на первое место в списке выгодных партий. Еще бы! Ему тридцать два года, никаких близких родственников по мужской линии. Древний титул, превосходные связи, большой дом и огромное богатство. И тогда он вряд ли сможет отбиться.